Москва слезам не верит. Даниил Мордовцев

так неожиданно застигла страшная осада.

      Исачко своими косыми глазами ясно видел, что пущенные им ядра не долетели до стрельцов, взрыв землю за несколько десятков шагов впереди их строя. Пушкари вновь зарядили пушки.

      Никанор, весь красный, с каплями пота, засевшими в его волосатых бровях, ходил от пушки к пушке, кадил их и пушкарей и кропил святою водою.

      – Матушки мои! Галаночки! – приговаривал он к пушкам. – На вас наша надежда, вы нас обороните!

      Дым ладана смешивался с пороховым дымом. Пушкари, целуя крест, снова кидались к пушкам. Голос сухого Геронтия, как боевая труба, гремел среди плачущего и взывающего хора: «Спаси, Господи, люди твоя!..» Вопли внутри монастыря раздирали душу.

      – Стреляйте, детушки, стреляйте! – кричал Никанор. – Да смотрите хорошенько в трубки, где воевода: в него, жирного, и стреляйте, детки! Коли поразим пастыря, ратные люди разойдутся, аки овцы.

      Залпы следовали за залпами, ядра взрывали землю и разбивали камни, а стрельцы все надвигались, и все виднее и виднее вырисовывались железные головы стенобитных орудий. Последовал залп и с той стороны. Ядра, как громадные орешины, защелкали по монастырской стене и с визгом отскакивали назад, отбивая куски камней и глины.

      – В стяг-от, в стяг зеленый мети, Исачушко, друг! – молил Никанор. – Там воевода.

      На стену вынесли запрестольный образ покровителей монастыря. Далеко блеснула золоченая риза и золотые с самоцветными камнями венцы вокруг темных ликов преподобных Зосимы и Савватия.

      Никанор упал перед иконой.

      – Святители! Угоднички! Не выдайте своей обители на поругание! – вопил он, ползая перед иконой. – Гляньте-ко с неба сюда! Махните, погрозите перстами святыми на еретиков!

      А ядра все гуще и гуще стучат в стены, Исачко ревет на своих пушкарей.

      – Дайте, братцы! – закричал он. – Дайте, душу свою вместо ядра и зелья засыплю в матушку!

      И сам он зарядил пушку, сам навел ее и грянул.

      Зеленое знамя упало, словно подкошенное. Взрыв радости огласил стены.

      – Стяг упал! Стяг подбили! – кричали пушкари. – Любо! Любо! Еще катай!

      Никанор, раскосмаченный, без митры, которую держал служка, бросился кропить и целовать пушку, которая поубавила московский стяг.

      – Спасибо, матушка! Галаночка! Еще угоди, в воеводу угоди, родная!

      Новые залпы расстроили передние ряды стрельцов. Стенобитные орудия остановились. Москвичи задумались.

      В это время там, где остановились стрельцы, чтобы, немного передохнув, снова двигаться на монастырь, справа, на пригорке, показалась человеческая фигура. Неизвестный шел к стрельцам и что-то показывал им, поднимая руки. Со стены скоро узнали его: это был Спиря, который показывал стрельцам свою скуфью с птичками.

      – Смотри-тко, братцы, Спиря! – закричали пушкари. – Ай-ай!

      – Он и есть, братцы. Что он задумал?

      Московские стрельцы, видимо, образ или внимание на этого