Выйти замуж за дурака. Надежда Первухина

слово молвить, – опять затянул волынку краснокафтанник. Сохнет по тебе Иван. Слезы льет горючие от красна солнышка до ясна месяца. Не мила мне, бает, жизнь без Василисушки Премудрой!

      – Премудровой, – автоматически поправила я, имея в виду свою фамилию.

      – Вот я и говорю: Премудрой! – подтвердил сват.

      – Так что же ваш Иван сам не явился? – коварно поинтересовалась я.

      – Сие позор и посрамление еси, ежели жених сам на смотрины является. Отчии законы да правила блюсти надо, сударушка, – пояснил мне желтокафтанный сват.

      И я вспомнила, что точно, жених никогда не являлся на смотрины и сватанье невесты. Сама же об этом читала монографию Ивана Сахарова! Тьфу ты, и тут Иван!

      – И что дальше? – спросила я сватов.

      – Ну, ежели согласна ты, красна девица, пойти за нашего Ивана-молодца, то тут годить и рядить нечего. Как раз мясоед начался; Пирком да за свадебку, на Красну-то горку! У нас в Тридевятом царстве свадьбы играть ох как любят!..

      – Это вы что же, в Тридевятое царство меня везти собрались? – рассмеялась я.

      Ох, напрасно я смеялась…

      Апельсиновая кошка Руфина спрыгнула с моих колен и вдруг вся засветилась, как раскаленная вольфрамовая нить, да так, что у меня заболели глаза и я зажмурилась.

      – И не открывай глаз, доколе не велю, а то не быть тебе живой, – раздался жутковатый голос, в котором я с трудом опознала Руфинин.

      У меня закружилась голова, послышался звон: то ли разбилось стекло, то ли зазвонил телефон. Но меня словно подхватило воздушным потоком, ветер хлестал по лицу, и я поняла, что лечу. С крепко зажмуренными глазами, почти остановившимся сердцем и напрочь отключенным чувством самосохранения. И с единственным ощущением.

      Я летела на собственную свадьбу. Не могла сказать, что это меня радовало. Я ведь еще не успела с предыдущим мужем развестись…

      На высоком терему, терему

      Сходилися девицы, девицы.

      Садилися рядышком, рядышком…

      Одна девка с краю всех, ой люди.

      Взялся тут Иван-сударь, ох сударь,

      Взял тут девку за руку, за руку.

      Стала девка плакаться, плакаться,

      На волю проситися, ой люди…

      – Пусти, Иван, на волю, ой люди!

      Пусти в поле чистое!

      – Я тогда тебя пущу, ой люди,

      Русу косу расплету, так и знай!..

      Под эту заунывную песню, нахально просверливавшую мои несчастные уши визгливыми женскими голосами, я и очнулась.

      Открыла глаза.

      Осмотрелась.

      Ого!

      Интерьер – как в музее русского декоративно-прикладного искусства. Сплошной Билибин по стенам и немудреной мебели – на изразцах печи вещие птицы в райских цветах нарисованы, какие-то сундуки полыхают алыми пионами и крупными синими ромашками, лавки вдоль узорчатых стен тоже явно пострадали от набега свихнувшегося на этнике живописца, а уж потолок с резными балками был просто залеплен зеленым виноградом и этакими медальонами, изображающими подвиги трех знаменитых богатырей. Правда, подвиги