Родословная ашкенази. Геннадий Разумов

и говорю, что ей надо делать.

      Наконец, появилась у нас некая Лиля, худенькая болезненная армянка – нелегалка из Еревана, бывшая врач-педиатр. В отличие от предыдущих она была приветлива, доброжелательна, добросовестна. При ней мама поправилась, округлилась, стала как-то спокойнее, показалось даже, что Алгеймер чуть-чуть посторонился.

      Но тут случилось нечто ужасное. В один из выходных Лиля исчезла, не появилась ни в понедельник, ни во вторник, и потом еще целую неделю мы не знали, где ее искать. Наконец позвонила какая-то женщина, назвавшаяся подругой ее дочери, жившей в Армении. Именно она пересылала той лилину зарплату (неустроенная дочка нигде не работала и только ждала американских денег).

      Оказалось, что у Лили был обморок, она упала, ее отвезли в госпиталь, подключили к машине жизнеобеспечения, и она уже целую неделю лежит без сознания в реанимации. Еще через пару дней та же женщина сообщиа, что из-за того, что некому было оплатить машину, ее отключили, и Лиля умерла.

      Следующий связанный с этим стресс я испытал, когда повез остававшийся у нас лилин чемодан к той женщине. Ехал довольно далеко и с трудом нашел по адресу небольшой многоквартирный дом. Меня встретила неулыбчивая лет тридцати черноволосая армянка, настойчиво, несмотря на мои возражения, потребовавшая, чтобы я поставил свою машину в их гараж. Как только я в него вьехал, ворота за мной с грохотом захлопнулись.

      – Надо проверить чемодан, – она строго посмотрела на меня, и я понял, что меня отсюда выпустят нескоро. Мы поднялись в кватиру на втором этаже и туда пришла еще одна дама, как я понял, соседка, призванная быть свидетельницей.

      – Здесь где-то должна быть тысяча долларов, – заявила подруга лилиной дочки, открыла чемодан и долго там рылась. Наконец, суровость ее физиономии смягчилась, она извлекла откуда-то из-под белья бумажный конверт и, держа его в вытянутых руках, чтобы мы видела, пересчитала зеленые бумажки.

      Я вздохнул с облегчением.

      Мамино здоровье стало быстро ухудшаться, она все реже реагировала на все, что происходило вокруг, а потом перестала узнавать близких, даже меня. Как-то утром она отказалась есть, я страшно испугался, вызвал скорую помощь, и отвез ее в ближайший госпиталь Sant Jouns. Вот тут я сделал ошибку, которую до конца своих дней не могу себе простить.

      Ведь дежурный врач тогда меня спросил: «Так, что вы оставляете мамашу или забираете?» И я тогда вдруг испугался трудностей и неопределенностей, которые меня могли поджидать. Я уехал домой один. То было даже не эгоизм, а настоящая подлость, предательство.

      Мне не надо было отдавать ее в лапы алчных госпитальных докторов-бизнесменов. Они снова, как раньше в Sedars Sinai, волчьей станей накинулись на больную беспомощную старушку. Гастроэнтерологи, кардиологи, инфекционисты, отолорингологи – все рванулись хапнуть свою долю от маминого страхового пирога. Ее, как в истории с пальцем ноги, начали таскать по дорогостоящим мучительным для нее обследованиям и процедурам. Но самое