Пробудившаяся сила. Сборник новелл. Елена Гвозденко

купец подскочил так, что стакан с чаем опрокинул.

      – Прощайте. Благодарствую за хлеб-соль.

      – Да постой ты, окаянный. Куда ты? К брату? Так отпразднуешь – возвращайся.

      – Не могу обещать, Иван Борисович.

      – Да кому ты нужен-то у брата? А здесь тебе почет, уважение. Хочешь, сосватаем, найдем невесту достойную. Своим домом заживешь? – увещевал Семенчиков.

      И от упоминания о сватовстве, о своем доме, помутнело в глазах Макара.

      – Благодарствуйте, – выдавил и бегом из конторы.

      – Стой, стой, расчет-то возьми, – неслось в спину. – Бирюк, как есть бирюк.

      Но он уже не слышал, он ничего не слышал, кроме воя вьюги, в которой звенел смех Матреши.

      Сговорился с обозом, заплатил, не торгуясь. Торопился, будто боялся, что не дождется Матреша, исчезнет, растворится в снежном хороводе. Попутчики веселились, травили байки, отхлебывая из бутылей, завернутых в тряпицы. Предлагали и ему, он лишь отмахнулся.

      – Бирюк, бирюк, – таяло в морозном воздухе.

      К вечеру добрались до постоялого двора. Мужики в расстегнутых тулупах жались к печке. Из разговоров понял, что собираются заночевать, рисковать в буран желающих не было. Но тошно было Макару, не мог он ждать, ему бы на волю, в беспамятство ледяной пляски, под ветер, вымораживающий до души.

      – Торопишься, милок, – пожалела хозяйка.

      – Угу.

      – Какой ты, право, бирюк. Скоро Николай поедет, ему буран нипочем, сговорись, может, возьмет в попутчики, – махнула острым подбородком в сторону кудрявого молодчика.

      И вот уже не пар от раскаленных горшков – белое лицо Матрешеньки со смеющимися глазами.

      Сыпал, не считая, лишь бы быстрее, лишь бы не сидеть в духоте, забивающей горло. Николай обещал сделать крюк в десять верст, но доставить прямо к дому.

      Понеслись! Лишь тонкий скрип полозьев да покрикивания возницы, вторящие заунывной вьюге. Поначалу Николай что-то спрашивал, о чем-то говорил, но, наткнувшись на тяжелый взгляд Макара, замолчав, буркнув: «бирюк». А Макар закрыл глаза, жадно вслушиваясь, карауля Матрешин смех. И услышал! Заливистый, счастливый, как в первый год после венчания, когда еще не умела хоронить младенцев, рождающихся мертвыми каждый год. Смех звучал так громко, что Макар не сразу разобрал, что ему кричит Николай.

      – Спишь что ли, бирюк? Гляди-ка, лошадь встала. Что такое, не пойму, – и уже к лошади, – но, но, проклятая, чтоб тебя…

      Макар не дослушал, спрыгнул с саней и напрямки к темнеющим впереди домам.

      – Куда? Еще далеко, вернись, замерзнешь же, – неслось в спину.

      Раздалось фырканье, и лошадь дернулась, а потом и припустила по укатанной дороге.

      А Матренушка манила, летела белым облачком над нахохлившимися сугробами, нырнула под воротца дома, где сердитая Анфиса ворчала на своего Василия.

      – Приедут, радости-то. Не зря говорят: «золовка – змеиная