Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви. Саймон Себаг-Монтефиоре

но если все же попытаться, то мы увидим, что их отношения совмещали в себе смех, секс, власть и взаимное восхищение интеллектом возлюбленного, и порядок этих элементов все время менялся. Потёмкин всегда умел развеселить ее – так же, как двенадцать лет назад, когда Орлов впервые познакомил их с императрицей. Девятнадцатого июня она писала Гримму «об оригиналах, которые смешат меня, и особливо о генерале Потёмкине, который более в моде, чем другие, и который смешит меня так, что я держусь за бока» [19]. В их письмах звучит раскатистый смех Екатерины, не уступая по силе их властолюбию и взаимному влечению: «Миленький, какой ты вздор говорил вчерась. Я и сегодня еще смеюсь твоим речам. Какие счастливые часы я с тобою провожу» [20].

      В частых шутливых играх Потёмкин соревновался с Мистером Томом в умении навести больший беспорядок в императорских покоях. В письмах Гримму Екатерина то и дело рассказывает о потёмкинских выходках: например, как-то раз он набросил себе на плечи коврик Мистера Тома, приобретя совершенно неподобающий вид: «Я шью новую подстилку для Тома […] генерал Потёмкин уверяет, что прежнюю украл он» [21]. Позднее Потёмкин принесет в комнаты весьма невоспитанную обезьяну.

      С Потёмкиным она никогда не скучала, а без него принималась тосковать: у него было живое воображение и многогранная, глубоко своеобразная натура. Если она долго не виделась с ним, то ворчала: «Куда как скучаю без Вас». Как это часто происходит с влюбленными, смех и секс оказывались у них неразрывно связаны друг с другом. Письма Екатерины светятся от счастья – они написаны рукой желанной и обласканной женщины. Страстный секс был основой их романа. Она чрезвычайно гордилась его сексуальной привлекательностью и донжуанским списком покоренных сердец: «Не удивляюсь, что весь город безсчетное число женщин на твой щет ставил, – пишет она. – Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих» [22].

      «Миленький, и впрямь, я чаю, ты вздумал, что я тебе сегодня писать не буду. Изволил ошибиться. Я проснулась в пять часов, теперь седьмой – быть писать к нему. ‹…› От мизинца моего до пяты и от сих до последнего волоску главы моей зделано от меня генеральное запрещение сегодня показать Вам малейшую ласку. А любовь заперта в сердце за десятью замками. Ужасно, как ей тесно. С великой нуждою умещается, того и смотри, что где ни на есть – выскочит. Ну, сам рассуди, ты человек разумный, можно ли в столько строк более безумства заключить. Река слов вздорных из главы моей изтекохся. Каково-то тебе мило с таковою разстройкою ума обходиться, не ведаю. О, Monsieur Potemkine, quel fichu miracle Vous aves opere de deranger ainsi une tete, qui ci-devant dans le monde passoit pour etre une des meilleures de l’Europe?[27]

      Право пора и великая пора за ум приняться. Стыдно, дурно, грех, Ек[атерине] Вт[орой] давать властвовать над собою безумной страсти. ‹…› И сие будет не из последних доказательств великой твоей надо мною власти. Пора перестать, а то намараю целую метафизику сентиментальную, которая тебя наконец насмешит, а иного добра не выдет. Ну, бредня моя, поезжай к тем местам,

27

О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? (фр.)