Я у себя одна, или Веретено Василисы. Екатерина Львовна Михайлова

тоже с детства и – это очень важно, обмен ролями с Санитаркой потому и не задался! – что проявлять агрессию вовремя и тем более первой вообще очень трудно. Конечно, это же так некрасиво! А вот если немного побыть обманутой, появляется «уважительная причина»: он сам первый начал! Более того, подчиненные в свое время считали Арину слишком «неконкретной» начальницей: она долго не высказывала им своих претензий, тем временем претензии, конечно, накапливались, а в результате «ком» становился уже запутанным, тяжелым, взаимное невысказанное раздражение росло. Если бы мы работали дальше (то есть если бы героиня была готова к углублению в тему), то, скорее всего, речь пошла бы о колоссальном запасе агрессии по отношению к людям, от которых приходилось зависеть. Первый опыт такого рода у нас почти универсален, это родители или заменяющие их фигуры: «Если вы никогда не знали ненависть собственного ребенка, значит, вы никогда не были матерью». С отцами все тоже не так уж безоблачно. Разумеется, любой ребенок – и любой родитель – имеет среди своих сложных и разных чувств немного черной краски, а как же без нее? Что должно с нами произойти, чтобы она начала накапливаться и образовывать «пороховые погреба» и «свалки токсических отходов» – вот в чем вопрос.

      Строго говоря, запрет на своевременное и конструктивное проявление агрессии, на ее здоровые разновидности – честную борьбу, горячий спор, юмор, азартную спортивную возню, прямое сообщение о своих негативных чувствах – это сплошь и рядом тоже «наследие», притом далеко не только семейное. В воздухе, земле и воде нашего «места действия» накоплено слишком много страдания одних и беспредельной жестокости других – и мужчин, и женщин. Где-то я читала – за достоверность не поручусь, – что и у нацистов, и в НКВД лучшими специалистами по изощренным пыткам были немногочисленные, но особо одаренные в этом жанре женщины. Конечно, надо бы проверить, откуда и каким образом такой вывод взялся, но любопытно – и в том случае, если это правда, и том, если женоненавистническая «деза». Не знаю, как с изощренными пытками, а с неконтролируемыми вспышками женской агрессии отработана мрачная модель преступлений на бытовой почве: годы помыкания, часто прямого насилия – и подвернувшийся под руку жертвы топор на пятнадцатом этак году сожительства. Накопление подавленной агрессии действительно опасно: за топор, положим, хватаются единицы, а вот болеют от всего, что не высказано и грызет изнутри, очень многие. Может, болеют, чтобы не схватиться за топор?

      По данным правозащитных организаций, каждая пятая женщина подвергалась у нас насилию в семье – это не статистика глухих деревень с домостроевским укладом, это наша общая ситуация в первом десятилетии нового века. В зависимости от того, как считали, данные могли немного сместиться – но даже если не пятая, а седьмая, это грозные и страшные цифры. Впрочем, поскольку решать эту проблему большие начальники не собираются, не могут и не хотят, проще всего затеять дискуссию о том, существует ли оно вообще,