Поступь хаоса. Патрик Несс

Тихо! Тихо!

      И в следующий миг тишина за спэкскими постройками начинает двигаться.

      Кровь ударяет в голову с такой силой, что чуть не валит с ног. Манчи прыгает вокруг меня и тявкает, тявкает как сумасшедший. Мне становится вдвое страшней, и я опять шлепаю его по заду («Ой, Тодд?»), пытаясь успокоиться.

      – Нет на свете никаких дыр и никакой пустоты, – вслух говорю я. – Это не ничто, а что-то, ясно?

      – Что-то, Тодд, – лает Манчи.

      – Ты слышал, куда оно двинулось?

      – Оно же тихое, Тодд.

      – Ну, ты меня понял.

      Манчи принюхивается и делает шаг в сторону спэкских зданий, потом второй и третий. Значит, мы все-таки идем на поиски. Я медленно-медленно двигаюсь в сторону самого большого растаявшего мороженого и не спускаю глаз с покосившейся треугольной дверки: не высунется ли оттуда какая-нибудь тварь? Манчи нюхает дверь, но не рычит, поэтому я делаю глубокий вдох и заглядываю внутрь.

      Внутри пусто. Потолок поднимается вверх примерно на еще один мой рост, пол грязный, увитый всякими болотными растениями, больше в комнате ничего нет. Никаких тебе дыр, пустоты и всякого такого.

      Глупо, конечно, но я скажу.

      А вдруг спэки вернулись?

      Этого не может быть.

      Дыры в Шуме тоже не может быть.

      Значит, что-то из этих двух невозможностей – правда.

      Манчи снаружи опять начинает что-то вынюхивать, поэтому я выхожу на улицу и направляюсь ко второму мороженому. На стене дома есть надпись – единственные написанные на спэкском языке слова, которые кто-либо когда-либо видел. Видимо, остальные не заслуживали такой чести. Буквы тоже спэкские, но Бен говорит, что читаются они «эс’пэкили» или вроде того. Если презрительно выплюнуть – а после войны их иначе не произносят, – получается «спэки». То есть «люди» по-нашему.

      Во втором здании тоже ничего нет. Я снова выхожу на болото и опять прислушиваюсь. Опускаю голову и слушаю, напрягаю все нужные части мозга и слушаю, слушаю.

      Слушаю.

      – Тихо! Тихо! – выпаливает Манчи и бежит прямиком к последнему мороженому.

      Я несусь следом, в голове опять стучит, потому что дыра в Шуме именно там, да, она там.

      Я ее слышу.

      Ну, то есть не в прямом смысле слышу, но, когда я бегу к ней, пустота касается моей груди, тянет за руки, и в ней так много тишины, нет, не просто тишины, молчания, в ней так много невероятного молчания, что меня будто рвет на части и я будто потерял самое дорогое, что у меня есть на этом свете, и я бегу, и на глазах выступают слезы, и грудь спирает, и я никого не вижу, но все еще могу думать, и из моих глаз брызжут слезы, и глаза начинают плакать, черт, они начинают плакать, и я на минуту останавливаюсь, хватит реветь, заткнись уже, заткнись, но я теряю целую минуту, целую клятую минуту, черт подери, я стою согнувшись в три погибели, и за это время дыра уходит, ну конечно, она ушла, ее больше нет.

      Манчи не знает, что делать: то ли бежать за ней, то ли вернуться ко мне. Потом все-таки возвращается:

      – Плачешь, Тодд?

      – Заткнись.

      Я хочу его пнуть и промахиваюсь. Нарочно.

      2

      Прентисстаун

      Мы