Зимний пейзаж с покойником. Светлана Гончаренко

громадное и страшное. Бард похолодел. Чем дольше он всматривался, тем крупнее и безобразнее казалось ему это нечто. Он собрался с духом и встал. Войдя в сумрак, он с удивлением нащупал жесткошерстное медвежье чучело с вытянутыми вперед лапами. К когтю одной из лап неловко прицепилась вязаная шапочка, на другой лапе висел зонтик.

      «Пошлость какая», – подумал бард.

      Ему было досадно, что он струхнул. Он вернулся на банкетку и притаился в тени вешалки. Множество неясных звуков большого дома достигало его музыкального уха. Он даже различал проникающий откуда-то снизу беспечный хохот Можжина и хлопанье его дружеской руки по спине Арика. Что еще было слышно? На вечеринке с елкой царила дискотека 80-х и нетрезвые остроты, во дворе пару раз глубоким басом рявкнул Мамай. Петарды хлопали все реже. На верхнем этаже что-то непристойно-мерно скрипело, и рэп не пресекался ни на минуту.

      Игорь Петрович помахал рукой перед носом, отгоняя эти докучные звуки, как мух. Ему надо было сосредоточиться и обдумать свои действия. Еськов не знает, что он здесь, – это хорошо. Стало быть, возможен эффект разорвавшейся бомбы. Никто сейчас ничего не видит и не подозревает… Зато он всех слышит и видит! Он выберет момент и выйдет из своего укрытия, но пока просто слышит и видит…

      23 декабря. 22.30. Суржево. Дом Еськовых. Бильярдная.

      Можжин не соврал – в особняке в самом деле имелось целых два подземных этажа. Оттуда даже в такой поздний час слышались голоса и стук молотка. Где именно, в каком помещении стучали, определить было трудно. Зато заблудиться тут было легко! Кроме жизненно необходимых сауны, прачечной и чуланов под землей располагались всякие хозяйские причуды – малая столовая для послебанных пиров, диванная для послебан-ной неги, бильярдная и даже кальянная.

      Дом Еськовы построили недавно и еще не до конца отделали. Некоторые комнаты были готовы и обжиты, другие стояли пустые, даже без штукатурки, а в некоторых вовсю шла работа. Верхние спальни и гостиные густо сияли позолотой в угоду хозяйке. Зато подвальные хоромы отвечали вкусам самого Еськова.

      Вкусы эти были странны и противоречивы. Но изменять им Александр Григорьевич не мог и не хотел, потому что все они были, как и положено, из детства. Так, Еськов очень любил суровый нетесаный камень и кованые фонари. В его доме то тут, то там попадались стены серого гранита, из которых торчали ржавые крюки и пугающие казематные цепи. Несколько грубых валунов возлежали на газонах у гаража (правда, сейчас их занесло снегом, и в глаза они не бросались).

      Все эти брутальные штуки выплыли прямиком из еськовского подсознания – малышом он, сын партийных работников, часто отдыхал с родителями на Рижском взморье. Хотя в окрестностях Нетска полно собственных сосновых боров и песку, а летняя Неть куда теплей и приветливей вод Рижского залива, местная элита с ума сходила по Юрмале. Да и весь Советский Союз поголовно сходил с ума точно так же! Почему-то чудилось тогда в прибалтийской блеклости что-то заграничное, нездешнее. Надолго вошли в моду суровое Средневековье, органная музыка, крупные