Клад монахов. Книга 1. Сысоева кровь. Юрий Глебович Панов

неожиданно почувствовал настоящий интерес к этому делу.

      – Баб, я недавно нашла… тот зуб, из-под коронки… – нерешительно произнесла Вера, вытащив из кармана двумя пальцами бумажку. – Сашка золотую коронку спилил, а зуб выкинул. Сама не знаю, почему взяла… Может и он пригодится?

      – Конечно! – говорю это уверенно, будто наперед знаю, что понадобится. – Ну и нахал!

      Так ведь мало того, беру зуб в бумажке, спокойно кладу себе в карман и объявляю. – Значит так: все, что будет хоть как-то касаться этого дела, отдавайте мне! Это – вещественные доказательства… И чем их будет больше – тем лучше!

      Пока зуб в бумажке перекочевывал сначала в пакетик, а потом в кейс, неожиданно выяснилось, что хозяйки-то дома около меня нет! И Павлы – тоже! Пока осмотрел улицу, двор прошло немало времени, и только в огороде и нашел их обеих.

      Через огород хорошо был виден огнем горящий купол Троицкого собора. Видны были и ребра купола храма мужского монастыря, напоминавшие рейхстаг во время взятия Берлина нашими войсками в сорок пятом. Только в этот раз действовали свои. – Ну, что уж тут поделаешь: ведь и гаражи тоже надо строить!

      Наша хозяйка безучастно смотрела на утес и монастыри. Мне даже показалось, что сейчас ее нет с нами: она была где-то там, далеко… ─ Только где? В каком времени?

      Глухо кашляю, давая ей понять, что мы оба здесь. Хозяйка вздрогнула и посмотрела на нас своим полу отсутствующим взглядом. Впервые за столь короткое время знакомства, в этих глазах мелькнула такая глубокая и застарелая боль, что мне даже стало как-то неловко за то, что вмешался в столь интимный процесс общения с прошлым. Пожалуй, то же самое заметила и Павла: она даже приложила палец к губам, показывая мне, что говорить ничего сейчас не следует. Однако Павла меня удивила еще больше тем, что присела с ней рядом и взяла ее за руку, а хозяйка молча посмотрела на нее и улыбнулась! И это притом, что была где-то далеко-далеко… – Ничего не понимаю, как такое может быть!

      И, тем не менее, сажусь поблизости и жду. Чего?

      – Бедное сердечко уж сколько годков ноет… – как бы, между прочим, произносит Павла: хозяйка вздрогнула и со страхом уставилась на нее. – Хуже крапивы жжет его обида…

      – Как… Ка-а-а-кая… Обида?! – хозяйка уже с благоговейным ужасом всматривалась в глаза этой некрасивой, очкастой молодой женщины, разом вспотев и встрепенувшись от оцепенения: она вдруг поняла, что эта женщина чувствует ее страдания. – О-о-о-откуда… Вы это… Знаете?

      – Да еще с детства… Обида… На свою собственную мать! – тихо произнесла Павлина, глядя ей прямо в глаза: хозяйка смутилась и опустила голову.

      – Да што, ты, матушка, можешь знать-то… Про мою обиду? – глухо грудным голосом произнесла пожилая женщина.

      Столько боли и печали было в этих словах, что я замер, боясь даже шевельнуться: мне казалось, что посторонний человек не должен копаться в таком, самом сокровенно, интимном… Но и тут ошибся: вдруг хозяйка из согнувшейся дряхлой старухи как-то