Любовные истории, придуманные Пушкиным. Юрий Никишов

груди грудью страстной,

      Устами на устах,

      Горит лицо прекрасной,

      И слезы на глазах!..

Городок

      Это – сладострастные стихи, написанные поэтом сладострастья: Пушкин сам варьирует те мотивы, к которым призывал Батюшкова в послании к нему.

      Для того чтобы стать предметом поклонения, женщине достаточно одного – обладать внешним обаянием. Особенно отчетливо это выражено в послании «К молодой актрисе». Стихотворение строится на отрицании очевидного: поклонение актрисе означает поклонение ее таланту. Здесь демонстративно выдвигаются иные ценности:

      Тебе не много бог послал,

      Твой голосок, телодвиженья,

      Немые взоров обращенья

      Не стоят, признаюсь, похвал

      И шумных плесков удивленья.

      Жестокой суждено судьбой

      Тебе актрисой быть дурной;

      Но, Хлоя, ты мила собой…

      Эта мысль повторится и в заключении: «Увы! другую б освистали…» – но этого не делается, потому что «велико дело красота».

      Коль скоро акцент смещается с поклонения таланту актрисы на внешнее любование ею, то теряет смысл и само театральное действо, зато появляется околотеатральный интерес:

      Блажен, кто может роль забыть

      На сцене с маленькой актрисой,

      Жать руку ей, надеясь быть

      Еще блаженней за кулисой!

      А вот неожиданное: чем отчетливее в Пушкине переход от подростка к юноше (чем ближе к «практическому» Эросу), тем заметнее отход от эротизма стихов. В послании «К живописцу» возникает формула: «Представь мечту любви стыдливой…» Как вовремя эротические мечты соприкасаются с целомудренностью! Здесь тоже можно видеть росток, из которого разовьется пышный побег пушкинской «лелеющей душу гуманности» (Белинский).

      «К живописцу» содержательно восходит к ломоносовскому «Разговору с Анакреоном». Но идет Пушкин державинским путем – отрицая ломоносовскую интерпретацию и восстанавливая версию Анакреона; естественно, заданная тема разрешается под углом зрения пушкинского мировосприятия.

      Два побудительных мотива вступают во взаимодействие, что можно видеть уже в начальной строфе:

      Дитя харит и вдохновенья,

      В порыве пламенной души,

      Небрежной кистью наслажденья

      Мне друга сердца напиши…

      «Друга сердца» предлагается написать «кистью наслажденья» – «в порыве пламенной души». Если разобраться, сочетание оксюморонно, ибо сближает разные стороны человеческого мировосприятия. «Кисть наслажденья» восходит к эпикурейской эротике, которой Пушкин платил щедрую дань и не спешит расставаться с нею. «Порыв пламенной души» – это свойство пушкинского темперамента одушевить даже плотское влечение; порыв души, души пламенной, способен творить чудо превращений из низкого в высокое.

      Декларация начальной строфы находит подтверждение в словесном портрете юной красавицы, друга сердца.

      Красу невинности прелестной,

      Надежды милые черты,

      Улыбку радости