Гранатовый браслет. Александр Куприн

маленький Панков, юный ученик консерватории, милый, белокурый, веселый мальчуган, который сочинял презабавную музыку к стихам Козьмы Пруткова и к другим юмористическим вещицам. Александров пошел осторожно за ними, стараясь держаться на таком расстоянии, чтобы не слышать их голосов.

      Он слышал, как все они вошли в знакомую, канареечного цвета дачу, которая как-то особенно, по-домашнему, приютилась между двух тополей. Ночь была темная, беззвездная и росистая. Туман увлажнял лицо.

      Вскоре мужчины вышли и у крыльца разошлись в разные стороны. Погас огонек лампы в дачном окне: ночь стала еще чернее.

      Александров ничего не видел, но он слышал редкие шаги Покорни и шел за ними. Сердце у него билось-билось, но не от страха, а от опасения, что у него выйдет неудачно, может быть, даже смешно.

      Не доходя до лаун-теннисной площадки, он мгновенно решился. Слегка откашлялся и крикнул:

      – Господин Покорни!

      Голос у него из-за тумана прозвучал глухо и плоско. Он крикнул громче:

      – Господин Покорни!

      Шаги Покорни стихли. Послышался из темноты точно придушенный голос:

      – Кто такой? Что нужно?

      Александров сделал несколько шагов к нему и крикнул:

      – Подождите меня. Мне нужно сказать вам несколько слов.

      – Какие такие слова? Да еще ночью?

      Александров и сам не знал, какие слова он скажет, но шел вперед. В это время ущербленный и точно заспанный месяц продрался и выкатился сквозь тяжелые громоздкие облака, осветив их сугробы грязно-белым и густо-фиолетовым светом. В десяти шагах перед собою Александров смутно увидел в тумане неестественно длинную и худую фигуру Покорни, который, вместо того чтобы дожидаться, пятился назад и говорил преувеличенно громко и торопливо:

      – Кто вы такой? Что вам от меня надо, черт возьми?

      Голос у него вздрагивал, и это сразу ободрило юношу. Давид снова сделал два шага к Голиафу.

      – Я Александров. Алексей Николаевич Александров. Вы меня знаете.

      Тот ответил с принужденной грубостью:

      – Никого я не знаю и знать не хочу всякую дрянь.

      Но Александров продолжал наступать на пятившегося врага.

      – Не знаете, так сейчас узнаете. Сегодня на кругу вы позволили себе нанести мне тяжелое оскорбление… в присутствии дамы. Я требую, чтобы вы немедленно принесли мне извинение, или…

      – Что или? – как-то по-заячьи жалобно закричал Покорни.

      – Или вы дадите мне завтра же удовлетворение с оружием в руках!

      Вызов вышел эффектно. Какого рода оружие имел в виду кадет – а через неделю юнкер Александров, – так и осталось его тайной, но боевая фраза произвела поразительное действие.

      – Мальчишка! щенок! – завизжал Покорни. – Молоко на губах не обсохло! За уши тебя драть, сопляка! Розгой тебя!

      Всю эту ругань он выпалил с необычайной быстротой, не более чем в две секунды. Александров вдруг почувствовал, что по спине у него забегали холодные щекотливые мурашки и как-то весело потеплело темя его головы