Культурное наследие русского зарубежья в диалоге цивилизаций XV – начала XX веков. Татьяна Пархоменко

переведенный». Четверть века эта книга служила настольным пособием для дворян и имелась во многих библиотеках русской знати, поэтому ее запрет вызвал лишь раздражение в кругу образованных соотечественников.

      Нечто подобное произошло с романом Поля Тальмана «Езда в остров любви» (Paul Tallemant. «Voyage de l’ilе d’amour»), написанным в Париже в 1663 году и изданным в Петербурге в 1730 году. Роман вызвал бурю негодования у отечественных ортодоксов, назвавших его переводчика – В. К. Тредиаковского – «первым развратителем российского юношества»[195]. Существовавший в православии запрет на эротику люди древних устоев хотели перенести в новое время и, не разобравшись в том, кто автор романа, а кто просто его переводчик, обрушили на Тредиаковского обвинения «в нечестии, в неверии, в деизме, в атеизме, наконец, во всякого рода ересях»[196], припомнив ему тем самым еще, видимо, и его католическое образование в латинской школе Астрахани и в Сорбонне Парижа. Но большинство просвещенных соотечественников встретило книгу Тальмана благосклонно, да и «придворные ею вполне довольны», а в литературных кругах России вообще возникла сатира с «обвинениями в глупости, корыстолюбии и невежестве приверженцев старины, осуждающих “Езду…”»[197]. В общем, литература превратилась в поле «противостояния двух взглядов на мир, двух мировоззрений: одного – открытого всему новому, подлинно-талантливому, вне зависимости от того, на какой земле оно взращено; другого – предельно косного, тянущего назад, ограниченного национальной, религиозной и любой другой догмой, ненавистью ко всему “чужому”»[198].

      Активное сближение с Европой породило острую проблему «Восток – Запад», которая стала для России вопросом о направлении движения ее истории: назад или вперед, а также предметом выбора: с кем быть – с духовным Востоком, под которым понималась Византия, давшая православную веру, понятия соборности, нравственности, особое чувство справедливости, или с экономически развитым Западом, с его новыми технологиями, финансовыми капиталами, буржуазной моралью? Для «птенцов гнезда Петрова» ответ был однозначным – быть с теми, кто идет вперед, кто является источником прогресса, то есть с Европой. Поэтому они, «по ясному сознанию чисто русских интересов, какое они получили благодаря Петру, ревностно… поддерживали новое значение России в Европе» и видели главный итог деятельности Петра I во «вступлении России в систему европейских держав» и в «соединении обеих дотоле разобщенных половин Европы, восточной и западной, в общей деятельности посредством введения в эту деятельность славянского племени, теперь только принявшего деятельное участие в общей жизни Европы через своего представителя, через русский народ»[199].

      С подобным мнением были согласны и многие иностранцы, жившие в начале XVIII века в России и бывшие свидетелями реформаторской деятельности Петра I, например Фридрих Христиан Вебер (Friedrich Christian Weber), представлявший в Петербурге в 1714–1719 годы интересы

195

Письмо В. К. Тредиаковского И. Д. Шумахеру 18 января 1731 г. // Письма русских писателей XVIII века. Л.: Наука, 1980. С. 46.

196

Там же.

197

Письма русских писателей XVIII века. С. 63.

198

Фридштейн Ю. Вольтер. Жизнь в России // Вопросы литературы. 1995. № 6. С. 224–225.

199

Соловьёв С. М. История России с древнейших времен. Книга пятая. Т. 21. С. 145–146, 150.