На исходе последнего часа. Фридрих Незнанский

      — Есть только сторожка, егеря нет. Малахов его сам посадил за браконьерство: старикан тот еще был — рыбу гранатами глушил.

      — А снасти где?

      — Неизвестно, в сторожке — пусто.

      — Значит, Малахов поохотился, возможно, с кем-то, потом пришел на водохранилище, порыбачил, а потом его кто-то подстрелил? Мог он доползти от водохранилища?

      — Мог-то мог, — почесал голову Трофимов. — Но, честно говоря, я не уверен, что он вообще охотился.

      — Ну да, — скривил губы Турецкий, — он рыбачил, на него напали, он отстреливался. Потом они решили, что добили его, и ушли. После этого умирающий Малахов почистил свое ружье и пополз на дорогу, так, что ли?

      Грязнов предпочитал молчать.

      — Действительно, какой-то бред, — пробормотал Трофимов. — Если ружье чистое, хотя патроны израсходованы, значит, он все же охотился, а не отстреливался.

      — А что вот там дальше? — Они прошли с десяток метров вперед по широкой, регулярно вытаптываемой тропе.

      — Там заканчивается городской лесопарк, но это только название, до города довольно далеко. На самом деле — здесь дачный поселок. Практически все боссы города тут живут. Удобно: лес под боком, хочешь — море, хочешь — озеро.

      Они вышли к лесопарку, и Турецкий с Грязновым смогли убедиться в том, что домики местной элиты действительно выглядели — будь здоров.

      — У Малахова, конечно, тоже была здесь дача? — Грязнов безразлично развернулся обратно в сторону оставленной на дороге машины.

      — У Малахова родительский дом в поселке, и тот разваленный. Он был почти поэт. Кроме своей работы и охоты, чихать на все хотел. Детьми и домом жена занималась. То есть занимается, конечно… — торопливо поправился Трофимов.

      — Вы слышали? — сказал вдруг Турецкий.

      Раздался приглушенный крик. Затем — снова.

      — Пожалуй, да, — согласился Трофимов.

      — Это оттуда, — резво вернувшийся Грязнов показал на двухэтажный особняк из красного кирпича.

      — Разве? Далековато будет, — засомневались и Трофимов и Турецкий.

      — Ветер сильный, натурально доносит, — объяснил Грязнов.

      Следующий крик не оставил сомнений в его правоте: полным отчаяния голосом кричала женщина…

      Старость

      В эту ночь, впрочем, как и во все предыдущие, Гиббону не спалось. Мучил давнишний, приобретенный еще тридцать лет назад в лагере, ревматизм. Возможно, он бы уже давным-давно забыл и холодные бараки, и темные шахты, где по колено в воде грязные, оборванные зеки, еле ворочающие отбойными молотками, долбили стену, добывая столь необходимую стране никелевую руду.

      Сам Гиббон, конечно, никогда бы в жизни не прикоснулся к отбойному молотку даже под страхом смерти, ведь чтящему воровской закон уркагану, каковым он и являлся, работать не полагалось. Но администрация лагеря строго следила за тем, чтобы все без исключения заключенные спускались в забой. Там-то Гиббон и заработал свой ревматизм.

      Где-то вдалеке три раза ударили корабельные склянки. Промучившись