Несвоевременный человек. Книга 1. (Хаос). Игорь Сотников

заранее и не повесили на фортепиано табличку «Руками не трогать», а народ вокруг и здесь пошёл всё больше законопослушный, то уж ничего тут не поделаешь, и обязательно найдётся человек музыкальных, а не экстерьерных взглядов на фортепиано, на котором ему захочется размять свои пальцы рук, сыграв на нём несколько лёгких мелодий. А если красивые девушки попросят, то можно сыграть и на бис какую-нибудь мелодию из душещипательного фильма про любовь.

      Ну а так в этом кафе сейчас присутствовали те, кто может по своему достоинству оценить твои музыкальные потуги, то и нашёлся желающий продемонстрировать своё мастерство, этот человек в чёрном. И вот этот человек во всём чёрном, названный дирижёром отчего-то Фаустом (но у дирижёра в голове свои нотные тараканы), однозначно не признанный исполнитель фуг и токкат, – а всем не признанным всегда хочется быть признанным, – заранее приметив сколько необоснованно много внимание приковано и не пойми что за типу, у которого скорей всего и музыкального образования нет за душой, а слушает он один лишь металл или на худой счёт, классический рок, решает непременно изменить в свою сторону сложившиеся обстоятельства. И с этим непременным желанием, а также с желанием справедливости, – для одного столько, три к одному, внимания, а это слишком не справедливо по отношению к тем, на кого вообще не обращают внимание, – Фауст, свернув со своего прежнего пути, прямиком направляется к фортепиано.

      Подойдя к нему, он открывает крышку и…о боже, он к своему крайнему возмущению и потрясению видит – насколько вероломен и коварен хозяин этого заведения, обманувший его в самых светлых надеждах. Как видит Фауст, это ненастоящее фортепиано, а что-то типа электронного гибрида, играющего и без пианиста, на программных началах. И как только Фауст это увидел, а затем посмотрев в сторону того столика, с творящейся за ним несправедливостью по отношению к нему, увидел насколько жизнь неотзывчива к тем, кто не может извлекать из неё звуки, в момент переполнился негодованием на хозяина этого заведения, который так обманул его в надеждах, и взял, и со всей силы и размаха врезал по клавиатуре кулаками рук.

      И к неимоверному потрясению Фауста, подкосившихся ножек фортепиано и, в общем, всех вокруг людей, фортепиано вдруг звучно отозвалось на этот призыв к своей душе со стороны разгорячённого пианиста, выдав на гора, скорей всего, свою последнюю лебединую песню в виде суррогата из звуков отбитых клавиш, чьи молоточки били уже по ржавым струнам, треска подкосившихся от удара ножек и одного единственного чистого нотного звука. А вот что это была за нота, то никто из людей в тот момент находящихся в кафе не смог определить. И не оттого, что ни у кого из них не было музыкального слуха или же по причине того, что всё это так произошло для них неожиданно, а просто дальнейшие события развивались так поглощающе всё внимание стремительно, что, в общем, ни у кого, кроме дирижёра, до этого дела не было.

      И не успели все находящиеся в кафе люди отвлечься от своих прежних занятий и в удивлении