Офицерский крест. Служба и любовь полковника Генштаба. Виктор Баранец

в женщину почему-то всегда начинается вроде бы с мимолетного, а затем уже более пристального изучения ее лица и ее фигуры. И лишь затем интерес к ней переключается на душу. Лицо и фигура Натальи стояли у него перед глазами. Тайной оставалась душа. Но даже то немногое, что уже открылось в Наталье за все время их недолгого знакомства, вызывало в нем обнадеживающие предчувствия… Он еще не знал ее душу, но уже влюблялся в нее. Ему очень хотелось, чтобы она была именно такой, какой он ее себе воображал.

* * *

      Он осторожно открыл дверь в квартиру (Людмила не любила, когда он будил ее звонком в дверь), – да так и застыл на пороге, услышав воркующий голос жены, доносящийся из спальни. Она с кем-то разговаривала. Такого амурного ее голосочка он давным-давно не слышал.

      – Это с кем ты так мурлычешь? – негромко спросил он, снимая тяжелый и мокрый китель.

      – Все, все, все, – сказала она кому-то уже явно встревоженным тоном, – выхожу со связи (эти крайние военные слова она взяла у него напрокат еще в молодости). И тут же – Гаевскому:

      – Да это я с нашим дурачком Тормасовым болтала (Тормасов заведовал кафедрой русской литературы в университете, где работала Людмила). Душит мою кандидатскую и все! Там усилить, там добавить, тут улучшить… Там убрать… Тут я принципиально не согласен! Сколько можно? Вот я и подлизывалась к нему.

      Прежде чем уснуть, он долго лежал, вперившись взглядом куда-то в потолок, – вспоминал глаза, прическу, голос, фигуру, походку той, которую он провожал до метро.

      – Ты спишь? – вдруг спросила Людмила.

      – Нет, а что?

      – Что-то я пообносилась вся, стыдно на кафедре в таком тряпье появляться…

      – Ну купи себе обновку, раз так считаешь. Что хочешь, то и купи.

      – Темушка, ты у меня такой хороший, такой щедрый, такой покладистый.

      – Я тут еще и кой-чего интимного прикупила, – сказала она ему через пару дней, показывая вместе с уродливым коричневым платьем бюстгальтер и трусики, – нравится?

      – Угу.

      – Ну что значит «угу»? Ты бы сказал что-то приятное! Ты только посмотри, какая роскошь, какая прелесть – это австрийское платьице! Ну скажи же, что оно чудесно! А кружева, кружева на воротничке какие!

      И тут Гаевского осенило:

      – Океан вкуса! Я бы хотел быть этим платьем!

      – Я тебя, Тема, за такие слова сегодня ночью поглажу, – сказала она с игривым намеком.

      Ночью он с трудом размягчил ее сухие, терпкие, бесстрастные губы своими губами и еще только пы-та лея разогреть жену лаской рук, а она уже приказывала:

      – Полежи на мне… Ляг повыше.

      И снова, – то же прерывистое сопение. И ни малейшего нежного стона. И распоряжение:

      – Не сдерживай себя. Пусть у тебя все получится.

      Он дежурно занимался любовью с женой, а в мечтах был с той, которую под дождем провожал до метро.

      В нем уже жил романчик.

15

      Казалось, что все варианты прохождения сигналов в блоке бортового управления американской противоракеты были перебраны,