Хозяин Москвы. Иван Гобзев

это значит. Выдвигались гипотезы о различном эволюционном происхождении, об отличиях в биохимии, о том, что это показатель творческих способностей, и даже о божественном знаке. Учёные собирали данные, анализировали, сопоставляли и постепенно стали вырисовываться некие закономерности. Так, было обнаружено, что у светлых, как правило, более высокие интеллектуальные способности, чем у тёмных. Правда, речь шла о стартовых возможностях, о потенциале, который мог быть раскрыт, а мог и не быть, но суть в том, что специальный тест эти способности показывал. Кроме того, обнаружилось, что на высших уровнях власти почти все небесные или белые. То же оказалось и в церкви, епископы – почти все небесные.

      Потом началось вот что: постепенно все низшие цвета стали терять хорошие места, а им на смену приходили светлые. В итоге общество разделилось на две части – тёмные и светлые. Но части совсем не равномерные – светлых было в тысячи раз меньше. Например, белых – всего несколько человек, а небесных – пара десятков.

      Так вот, дело было так. Я сидел в отделении полиции. Меня забрали за то что я оказался на каком-то митинге. Попал я на него совершенно случайно. Митинг, кажется, был против слияния государства и церкви. У нас в какой-то момент патриарх был избран президентом, и большую часть чиновников заменили церковными служащими. К тому времени я уже перестал удивляться и сопротивляться, всё зашло так далеко, что мне стало все равно. И ни на какой митинг я бы не пошёл. Если бы не девушка.

      В общем, меня забрали вместе со всеми. И уже в отделении стали тестировать. Любопытно, что почти все с митинга были низших цветов – из тех, кого уже раньше протестировали. Редко попадался филя или оранж. Таких отводили в отдельное помещение, а всех остальных отправляли в обезьянник. Я вообще был уверен, что я коричневый или чёрный.

      – Плюнь сюда, – велел мне полицейский.

      Я плюнул в какой-то реагент. И прямо у меня на глазах слюна стала менять цвет, из бело-желтоватой превращаться в светло-синюю, как небо в ясный весенний день, и так же выражение наглого борова на лице полицейского сменялось робким почтением.

      – Ого! – воскликнул он изумлённо, – да вы небесный!

      Потом со мной на Лубянке беседовали другие, но все рангом пониже – зелёные и розовые. Очень любезно, дружелюбно беседовали.

      – Ну что вы затесались в такую компанию? – мягко отчитывали они меня.

      В общем, прямо там я был принят на государственную службу. Я вообще-то не верующий, во всяком случае не ортодоксально. Но порядок есть порядок и мне пришлось пройти кое-какие обряды. Отныне я подчинялся только другим небесным и белым.

      ***

      Таков порядок, что раз в неделю, по пятницам, я должен исповедоваться. Мой духовный наставник тоже небесный, он в сане протоиерея. Вообще я должен обращаться к нему «Ваше Высокопреподобие», но как-то в самом начале по неопытности назвал его просто «батюшка», а он и не возражал.

      Вот и сегодня пятница.

      – Явился, Иван? – спрашивает он добрым голосом. Снимает очки, складывает руки на животе. – Ну, садись!

      Он в рясе, блестящая борода с частой проседью лежит на широкой груди, на столе бумаги, бумаги, бумаги – он очень занятой и мне всегда неловко его тревожить.

      – Здравствуйте, батюшка, – кланяюсь я, прохожу и сажусь на жёсткий стул напротив него.

      Некоторое время он молча смотрит на меня. У него проницательный, напряжённый взгляд из-под густых бровей.

      – Красивое имя у тебя. Иван. Русское! Не знаю, но как по мне, так небесный Иван по любому лучше небесного Джона.

      Он перекрестился.

      – Что скажешь? А, Иван?

      – Вам виднее, батюшка!

      – Чую, Иван, ты либерал. Наверно считаешь, что все нации одинаковы и всё такое?

      Я так в самом деле и считаю, и уклончиво качаю головой.

      – Я надеюсь, хотя бы геев и лесбиянок ты не одобряешь? А то церковь против них, – он по-доброму смеётся.

      Я оживляюсь:

      – Ну как, батюшка, дела мне до них нет, но…

      – Вот и хорошо, – перебивает он. – Ладно, кайся.

      Я делаю серьёзное лицо. В первый раз, когда пришёл к нему, я по наивности ёрничал и хихикал, так он мне такую отповедь устроил.

      – Ну, батюшка, дело такое…

      Я вдруг смущаюсь, хотя ещё секунду назад был уверен, что стесняться мне нечего.

      – Говори, Иван, говори. Бог всякое слышит и всякому внимает.

      – Есть одна чёрная…

      – Негритянка что ли?! – повысил он тон.

      – Батюшка, она по статусу чёрная.

      Он нахмурился.

      – Из огня да в полымя. Ну и, Иван? Что?

      – Да, вот батюшка… Вот…

      Я опускаю голову.

      – Похоть?! – резко сказал он, так что я вздрогнул. Глаза его сузились.

      Я робко кивнул.

      – Прелюбодеяние – грех, если не в браке. Знаешь об этом?

      – Знаю, потому и каюсь…

      – Ладно,