Голос Жизни. Александр Валерьевич Волков

происшествии, произошедшем где-то в 86 году. Не знала, нравилось ли это отцу, потому что он был очень суеверным человеком, но я не придавала этому никакого значения. Раз уж он ломал мне жизнь переездом и не верил мне, хотелось пощекотать его нервишки «очень уместной песней».

      Сквозь раскаты музыки до ушей доносились звуки невнятной речи. Чувствовала на себе вопрошающий взгляд Джека, понимала, что ему вдруг захотелось поговорить, но игнорировала, делая вид, что не слышу. Тогда он просто стянул с меня наушники, и они повисли на шее.

      – Ну что тебе надо, Джек? – возникла я, умышленно назвав его по имени: его это раздражало. – Я не хочу разговаривать. Я хочу слушать музыку.

      – Петь песни об аварии, когда мы едем по трассе – очень остроумно.

      – Оставь при себе этот суеверный бред, – я недовольно глядела в окно, нахмурившись, и испытывая желание выпрыгнуть из машины прямо на ходу. – Я не хочу об этом слышать.

      – В мире существуешь не только ты, – назидательно проговорил отец.

      – Начинается, – недовольно протянула я уставшим тоном, запрокинув голову и закатив глаза. Больше учебы, с самого детства, меня раздражали только нравоучительные беседы. Я попыталась натянуть наушники, но отец не давал мне этого сделать. – Хватит, а?

      – Нельзя быть такой эгоисткой, Скарлет, – Джек нахмурился. – Правда. Может, ты, наконец, послушаешь меня? Сейвхарбор хороший город. Чуть больше Соулса. Там ты заживешь по-новому, найдешь новых друзей, и все будет….

      – Нихрена не будет! – Эти его дурацкие и раздражающие попытки взбодрить меня, пламенем коснулись души. Я вспылила, стукнув по ручке двери. – Нихрена не будет! Мне не нужны новые друзья, мне нравились старые! И говно твой Сейвхарбор! Нечего мне там делать!

      Джек вдруг побагровел, вцепившись в руль так сильно, что побелели костяшки. Вообще, он был очень сдержанным человеком, и даже моими истериками его было крайне трудно вывести из себя, однако это делало его бомбой замедленного действия. Последняя ссора дома стала последним делением на таймере, преодоленным стрелкой часов за секунду перед взрывом. Глаза его загорелись злобным огнем, заблестели, как у нашедшего жертву хищника.

      – Ты сама виновата, что мы туда едем! Сама стала плести медику в вертолете какую-то чушь, и мне потом попыталась то же самое внушить! – он громко закричал, на шее его угрожающе вздулись жилы.– Наглость – второе счастье, да? Я и так делаю, что могу! Пытаюсь сделать тебя счастливой, а ты, кроме своего толстожопого эго, ничего не видишь! Сколько можно?! Когда ты повзрослеешь?! Тебе уже семнадцать!

      О нет. О, нет-нет-нет-нет. Никто, даже отец, не смел бросаться в меня обвинениями тогда, когда я была на все сто процентов и безоговорочно права. Кого-то, быть может, крики мужика и напугали бы, кто-то, быть может, испуганно вжался в кресло, как трусливый кролик, но не я. Терпеть не могла, когда кто-то кричал на меня и, пусть с причиной, но обвинял. Я так закричала на него в ответ, что крики наши стали резонировать, и в стеклах задрожали окна:

      – Да