Надежда умирает последней. Дина Илина

быстро, несмотря на то, что она, явно, не была профессионалкой. Я, даже, подумал, что Ева делала это в первый раз, но потом посмеялся над собой. Опять ее оправдывал.

      Ева встала с колен, взяла салфетку со стола и вытерла губы, все так же, не отрывая от меня, только уже брезгливого, взгляда.

      Я застигнул ширинку, достал из кошелька пачку долларов, бросил на стол со словами:

      – Скажу Ашоту, что ты полностью меня удовлетворила, а, теперь, бери свой бонус и выметайся с глаз долой.

      Она косилась на деньги, но не двигалась. В какой-то момент, мне показалось, что Ева не возьмет их, но потом, она, жадно схватила доллары со стола, и, наспех, натягивая на себя одежду, бегом, покинула приват-комнату.

      Ну вот, а я пытался ее идеализировать. Жадная, продажная девка, как и все, только с лицом ангела.

      Во сколько попал домой – не помнил, но всю ночь меня мучали кошмары. Ева приходила во сне, смотрела, укоризненно, и качала головой. Потом возникала Лиля и, печально, вздыхала. Я просил у нее прощения, но она молчала. Метался между невестой и Евой, как между ангелом и бесом, запутавшись в конец, кто есть кто. В итоге, проснулся в семь утра в холодном поту, с твердым решением до свадьбы не пить, так как это пагубно сказывалось на моем уже давно не молодом организме.

      Глава 2

      Она, как тетива,

      Она, как струна,

      Она не любима,

      Она не нужна…

      Она

      Я лежала на кровати в своей комнатушке. Ашот предоставлял нам жилье в общежитие. За стенкой методично скрипели пружины старенького дивана соседки, а в такт им раздавались стоны хозяйки. Я вставила в уши наушники и включила на смартфоне любимую музыку. Конечно, это были романтичные песни о любви, под них я лучше засыпала.

      Но, каждый день во сне я видела один и тот же кошмар:

      «Просыпаюсь от криков отца. Он, опять, пьяный в стельку, орет на всю квартиру. Накрываюсь подушкой, чтобы не слышать его ненавистный голос, но, вдруг до меня, отчетливо, доносятся звуки ударов, а, затем, приглушенный крик младшей сестры. Вскакиваю с постели и бегу в зал. Иринка, вся в крови, лежит на полу бездыханная, а эта сволочь пинает ее ногами. Срываюсь с места и толкаю отца с такой силой, на которую, только, способна. Он падает, а я похожу к сестренке и пробую пульс: слабый, но прощупывается. Поворачиваюсь в сторону родителя: он не шевелится. Я, осторожно, с опаской, иду к нему. Возле головы отца уже натекла лужится крови, трогаю пульс – его нет. Начинаю, в панике, метаться между сестрой и родителем, потом сажусь рядом с Иринкой, беру ее на руки, начинаю качать и плакать, ничего не понимая. Входит Ашот, говорит, что спасет меня, найдет нам с сестрой новые паспорта, положит ее в клинику, никто ничего не узнает, но я должна буду работать на него. Конечно, соглашаюсь, и все…»

      Просыпаюсь в холодном поту и с сильно бьющимся сердцем. С того случая меня замучила тахикардия.

      Лежу долго, глядя в потолок, и слушая снова завозившихся и активизировавшихся соседей.

      «Все больше не могу это терпеть!»

      Когда