Креншоу. Кэтрин Эпплгейт

встал, чтобы попить воды. Все спали. Дверь в ванную была закрыта, но свет пробивался сквозь щели.

      Я услышал голос, напевающий какую-то песенку.

      А потом плеск воды.

      – Мам? – тихо позвал я. – Пап?

      Никакого ответа.

      – Робин?

      Никакого ответа. Петь стали громче.

      Кажется, это была какая-то популярная песня пятидесятых про собачку в витрине, но толком я не разобрал.

      Я подумал – а не убийца ли это с топором? Но вряд ли убийца с топором стал бы плескаться в душе.

      Я посмотрел на табличку, которую папа приклеил к двери, когда потерял работу. На ней было написано: «ОФИС МИСТЕРА ТОМАСА УЭЙДА».

      Я посмотрел на табличку, которую моя мама приклеила рядом с папиной. На ней было написано: «Я БЫ ЛУЧШЕ НА РЫБАЛКУ СХОДИЛ».

      Мне не хотелось открывать дверь.

      Но я чуть-чуть приоткрыл ее.

      Плеск стал громче. Мимо пролетел мыльный пузырь.

      Я распахнул дверь настежь.

      В ванной, полной пены, сидел Креншоу.

      Тринадцать

      Я уставился на него. А он на меня.

      Я влетел в ванную, захлопнул за собой дверь и запер ее.

      – Мяу, – произнес Креншоу. Звучало это как вопрос.

      Я не сказал ему «мяу» в ответ. Я вообще ничего не сказал.

      Я закрыл глаза и досчитал до десяти.

      Когда я открыл их, мой гость никуда не исчез.

      Вблизи Креншоу казался еще больше. Его белый живот возвышался над пеной, словно заснеженный островок. Его огромный хвост свешивался за бортик ванны.

      – У тебя есть фиолетовые мармеладки? – спросил он. Его густые усы торчали, словно несваренные спагетти.

      – Нет, – ответил я скорее себе, чем ему.

      Арета царапнула в дверь.

      – Не сейчас, моя хорошая, – отозвался я. Арета заскулила.

      Креншоу наморщил нос:

      – Собакой пахнет.

      Он держал одну из резиновых уточек Робин. Он внимательно ее осмотрел, а потом потерся о нее лбом. У кошек рядом с ушами расположены специальные железы, и, когда они трутся о что-нибудь, они будто пишут большими буквами: «ЭТО МОЕ».

      – Ты воображаемый, – сказал я так твердо, как только смог. – Ненастоящий.

      Креншоу сделал себе бороду из пены.

      – Я придумал тебя, когда мне было семь, – продолжил я. – А значит, теперь я могу тебя распридумать.

      Креншоу, казалось, не обратил на мои слова никакого внимания.

      – Если у тебя нет фиолетовых мармеладок, – проговорил он, – то красные в крайнем случае тоже сойдут.

      Я посмотрел в зеркало. Лицо у меня побледнело, я вспотел. Я видел отражение Креншоу. Он приделывал к резиновой уточке маленькую бороду из пены.

      – Тебя не существует, – сказал я кошачьему отражению.

      – Позволю себе не согласиться, – возразил Креншоу.

      Арета снова царапнула в дверь.

      – Замечательно, – пробормотал я. И снова немного приоткрыл дверь, чтобы удостовериться, что никто в коридоре нас не слышит.