Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского. Владислав Бахревский

от человека мы избавились, – сказал Мерзляков, удобно устроившийся в глубоком кресле. – Мы свободны нынче от безумного самовластья. Император Александр за единый день опустошил Петропавловскую крепость! Это лучший из указов со дня восшествия Романовых на престол. Толпы невинно пострадавших генералов и всякого рода чиновников возвращены в службу. Говорят, претерпевших от Павла более двенадцати тысяч.

      – А вы приметили, как переменилась улица? – спросил Жуковский.

      – Улица?! – не понял Андрей.

      – Покуда я шел к вам, на Моховую, на одной Пречистенке встретил не менее двух дюжин цилиндров, а сапоги так у всех с отворотами.

      – Жуковский! – Андрей в ладоши ударил. – Карамзин-то опять платок на шею повязал. Он приходил к нам вчера, но я только теперь понял… Мелочные запреты бедного Павла нарушены. Свобода, господа!

      – Вот я и предлагаю во имя нашего общего освобождения. – Мерзляков вытянул ноги, скрестил пальцы на животе…

      – Не томи! – воскликнул Андрей.

      – Во имя освобождения от уз духовных, – Алексей Федорович улыбнулся во всю ширь лица своего, – собрать и напечатать книгу трех известных вам авторов. «М.Ж.Т.» – имя сей книги: Мерзляков, Жуковский, Тургенев.

      – Но, может быть, и другие члены «Дружеского союза» пожелают дать свои стихи? – озадачился Жуковский.

      – Это наша старая задумка, – возразил Мерзляков. – Ни у Кайсарова, ни у его братьев, посещающих наши заседания, ни у Воейкова не наберется и трех-четырех достойных творений.

      – Поэзия – не проходной двор! – сдвинул брови Тургенев. – Мы сами должны отобрать самое совершенное, что у нас есть. Я начал элегию.

      – По Томасу Грею? – спросил Жуковский.

      – Ты – провидец. Моя элегия навеяна Руссо и, разумеется, «Сельским кладбищем» Грея, но, господа, смею тешить себя надеждой, – это русская поэзия.

      Прочитал:

      Угрюмой Осени мертвящая рука

      Уныние и мрак повсюду разливает,

      Холодный, бурный ветр поля опустошает,

      И грозно пенится ревущая река.

      Где тени мирные доселе простирались,

      Беспечной радости где песни раздавались —

      Поблекшие леса в безмолвии стоят,

      Туманы стелются над долом, над холмами,

      Где сосны древние задумчиво шумят

      Усопших поселян над мирными гробами.

      Где все вокруг меня глубокий сон тягчит,

      Лишь колокол нощной один вдали звучит…

      Тургенев читал медлительно, звучно выговаривая слова, подражая колокольному погребальному звону, но вот голос помчался вслед за рифмами, накатывая поэтические волны на внимающих:

      Но вы несчастные, гонимые Судьбою,

      Вы, кои в мире сем простилися навек…

      – Я показывал элегию Карамзину. Его подсказки замечательно точны, все слабости он увидел, но более указывал сильные строки. Жуковский, Николай Михайлович просил привести тебя. Он читал твои стихи… Ведь вы же скоро станете родственниками. Николай Михайлович