Похождения бравого солдата Швейка. Ярослав Гашек

от военной службы. Особой комиссией я официально признан идиотом. Я – официальный идиот.

      Господин с лицом преступника заскрежетал зубами.

      – Предъявленные вам обвинения и совершенные вами преступления свидетельствуют о том, что вы в полном уме и здравой памяти.

      И он тут же перечислил Швейку целый ряд разнообразных преступлений, начиная с государственной измены и кончая оскорблением его величества и членов царствующего дома. Среди этой кучи преступлений выделялось одобрение убийства эрцгерцога Фердинанда; отсюда отходила ветвь к новым преступлениям, между которыми ярко блистало подстрекательство к мятежу, поскольку все это происходило в общественном месте.

      – Что вы на это скажете? – победоносно спросил господин со звериными чертами лица.

      – Этого вполне достаточно, – невинно ответил Швейк. – Излишество вредит.

      – Вот видите, вы же сами признаете…

      – Я все признаю. Строгость должна быть. Без строгости никто бы ничего не достиг. Это, знаете, когда я служил на военной службе…

      – Молчать! – крикнул полицейский комиссар на Швейка. – Отвечайте только, когда вас спрашивают! Понимаете?

      – Как не понять, – согласился Швейк. – Осмелюсь доложить, понимаю и во всем, что вы изволите сказать, сумею разобраться.

      – С кем состоите в сношениях?

      – Со своей служанкой, ваша милость.

      – А нет ли у вас каких-либо знакомств в здешних политических кругах?

      – Как же, ваша милость. Покупаю вечерний выпуск «Национальной политики», «сучку».

      – Вон! – заревел господин со зверским выражением лица.

      Когда Швейка выводили из канцелярии, он сказал:

      – Спокойной ночи, ваша милость.

      Вернувшись в свою камеру, Швейк сообщил арестованным, что это не допрос, а смех один: немножко на вас покричат, а под конец выгонят.

      – Раньше, – заметил Швейк, – бывало куда хуже. Читал я в какой-то книге, что обвиняемые, чтобы доказать свою невиновность, должны были ходить босиком по раскаленному железу и пить расплавленный свинец. А кто не хотел сознаться, тому на ноги надевали испанские сапоги и поднимали на дыбу или жгли пожарным факелом бока, вроде того как это сделали со святым Яном Непомуцким. Тот, говорят, так орал при этом, словно его ножом резали, и не перестал реветь до тех пор, пока его в непромокаемом мешке не сбросили с Элишкина моста. Таких случаев пропасть. А потом человека четвертовали или же сажали на кол где-нибудь возле Национального музея. Если же преступника просто бросали в подземелье, на голодную смерть, то такой счастливчик чувствовал себя как бы заново родившимся. Теперь сидеть в тюрьме – одно удовольствие! – похваливал Швейк. – Никаких четвертований, никаких колодок. Койка у нас есть, стол есть, лавки есть, места много, похлебка нам полагается, хлеб дают, жбан воды приносят, отхожее место под самым носом. Во всем виден прогресс. Далековато, правда, ходить на допрос – по трем лестницам подниматься на следующий этаж, но зато на лестницах чисто и оживленно. Одного ведут сюда, другого – туда.