Змеесос. Егор Радов

спросила Яковлева, беря его под руку.

      – Я готов умереть или жить вечно. Это одно и то же. Мир гениален, как искусство. Я понял все.

      – Отлично! – воскликнула Яковлева и топнула каблучком по дороге.

      – Я расскажу тебе все, как только мы выпьем этот бессмертный напиток богов – коньяк!!!

      Сергей Шульман захохотал, думая о прелестях мироздания. Они шли вперед, желая прийти скорее в кафе.

      Они пришли в пиццерию и сели за столик. Шульман подошел к стойке бара и купил два бокала с коньяком.

      – Ура! – сказал он, чокаясь. Яковлева выпила до дна, не сказав ничего. Сергей выпил, став пьяным и желающим говорить.

      – Итак, мир существует любой, на выбор, только никто не выбирает и боится его сотворения, боится быть творцом даже в искусстве, не говоря уж о реальности. Я понял реальность дискретно, прерывисто, как моменты, я могу их даже зафиксировать; в лучшие моменты можно ощутить так называемый трагизм, но это чушь, ничего трагического, это эйфория, это просто кайф от конечности, оттого, что умрет ночь и утро, оттого, что любовь имеет начало, рай и конец, оттого, что я совершенно свободен; я могу не быть великим, поскольку я уже не Бог, но могу точно соответствовать тому, что мне нужно. Лучший карандаш – тот, который лучше всех пишет, лучшая сабля – та, которая лучше всех рубит, и нет нужды искать высшую сущность – их сущность в абсолютном следовании себе, своей сверхзадаче. Человек почему-то решил стать богом, вместо того чтобы найти свою цель и следовать ей. Ему уже дано все, я уже могу восхититься именно этим кафе, и днем, и своей смертью, а не считать это акциденцией, глупым приключением, не-жизнью. Это и есть ничего не значащая паутина всего бытия – что ж, я свободен от него, это как зеленое растение вместо мертвой идеи; случайность есть жизнь, идеал есть гибель. Я могу любить, могу жениться на девушке, если встречу ее просто так, я готов стать крестьянином, потому что цель – тайна, и если я создам ее хотя бы здесь, в кафе, на этом месте, в этом бокале, я готов уйти туда, вглубь, умереть там; мне нет нужды играть дальше в непонимание, все очень просто, все очень скучно, только мы можем сделать мир другим.

      – Можно еще коньяка? – сказала Яковлева.

      Шульман встал, купил еще два бокала. Яковлева выпила до дна, не сказав ничего. Сергей выпил и продолжал свою речь:

      – Поэтому только здесь и сейчас я могу сказать про этот момент, что он лучший, потому что он – есть, а другие были или будут, и только сейчас я могу умереть, потому что больше ничего интересного не будет; все равно мы сами устанавливаем иерархию, нет ничего существенного, если бы был Бог, он был бы конкретен и прост, как и я, а может быть, и нет. Суть Бога никого не должна волновать, это его трудности, его проблемы; идеи человека глупы и упираются в стену, а я люблю идти вокруг стены или, лучше сказать, вдоль стены, вбок, а не вверх и не вниз; я готов даже остаться здесь, я хочу остаться здесь прямо сейчас, это как воспоминание о настоящем.

      – Хорошо, я отдамся вам, – сказала Яковлева.

      – Правда?! – жадно спросил Сергей, не веря своему счастью.

      – Правда, –