Русский Репин. В. Г. Куземенская

год, 14 марта: «Очень долго писал сегодня о Репине. Вышло фальшиво, придётся отказаться»¹⁶.

      17 марта: «Сегодня в Русском музее моя лекция о Репине, – и я отдал бы полжизни для того, чтобы она не состоялась. Не знаю, почему, – мне так враждебна теперь эта тема. Берусь за неё с каким-то внутренним отвращением. Мысль об этой лекции испортила мне эти 2 недели и помешала мне писать мою работу о детях»¹⁷.

      24/XII 1934: «Третьего дня выступал в Клубе мастеров искусства вместе с Грабарём. Читал о Репине. У меня вышел доклад очень бойкий, но поверхностный. У Грабаря нудный и мёртвый»¹⁸.

      (Вся суть отношения обоих – Чуковского и Грабаря – к художнику в этих четырёх точных словах).

      В. Каверин в своём предисловии к «Дневнику», к этой очень искренней и, кажется, очень мучительной для автора книге предупреждает: «Он (читатель – В.К.) увидит Репина, в котором великий художник соединялся с суетливым, мелкочестолюбивым и, в сущности, незначительным человеком»¹⁹.

      Но нет, не соединился «великий» с «незначительным». Вышло, как это часто бывает, лишь саморазоблачительно.

      А ведь по насмешке литературной судьбы Чуковский обязан был говорить и писать о Репине до конца своих дней! Но Господь милосерд. Матёрому, циничному, ощетинившемуся на весь мир журналисту, «любящему словесность», на перевале жизни было позволено спасительно и талантливо «впасть в детство». Та самая неизжитая детская обида Чуковского на всё и вся, не давшая его душе и таланту расти, в середине его жизни (уже в новой стране – без классов и сословных предрассудков) поистине чудесным образом трансформировалась в утешительный дар – «чуковские стихи», так завораживающие детей лепетания-бормотания. Воистину сбылось: кто был никем – стал всем, пусть только и для детей. И, быть может, за то, что именно для детей, ему и прощено многое было. А всё, что он писал до детского, в итоге оказалось, как бы не в счёт.

      Вот и ещё один странный парадокс. Книги Грабаря и Чуковского о Репине по многим – и научным, и фактическим параметрам – очень хорошие. Но! Их авторы и вовсе не по неведению искажают, нет – убивают! – главную истину о Репине. Они оба представляют его безбожником, более того – воинствующим атеистом, тогда как Репин был абсолютно Божьим человеком. И потому в самом высшем качестве и итоге их книги о нём – суть листы мёртвые.

      И как жаль, что даже великолепный, мощный двухтомник репинского «Художественного наследства» (Изд. АН и Института истории искусств, 1949 г.), объединивший под своей обложкой блестящую плеяду научных и творческих «голосов», сделанный почти со средневековым учёным тщанием, со вниманием к самым малым мелочам, с огромным уважением к труду гения, не смог – ни в одной строке! – выйти из-под власти организующей и направляющей атеистической концепции И. Э. Грабаря, заявленной во вступительной статье к этой зачитанной искусствоведами до дыр книге.

      Вот, например, как великий художник представлен читателю Грабарем: «Автор картин с глубоким