Дневник посла. Морис Жорж Палеолог

между императором Николаем и императором Вильгельмом в июле 1905 года?

      – Да, но это та тема, в отношении которой я обязан хранить молчание… Вы не будете возражать, если я спрошу вас, что вам известно об этом?

      – Наша информация об этом событии очень неполная, и, учитывая интересы самой Антанты, мы не старались уточнить полуконфиденциальные данные, которые мой предшественник, господин Бомбар, получил от вас.

      Если бы мне нужно было собрать вместе по крупицам различную информацию по этому вопросу, то я бы сказал, что на встрече в Бьёрке император Вильгельм предложил царю заключить соглашение, несовместимое с франко-русским альянсом, и что, благодаря вашему личному вмешательству, этот замысел германского императора не был реализован.

      – Всё именно так.

      – Разрешите мне, в свою очередь, задать вопрос вам. Обязывало ли Францию соглашение, предложенное императором Вильгельмом, в будущем действовать сообща с Германией?

      – Я поклялся хранить тайну в отношении этого дела… Всё, что я могу сказать вам, так это то, что император Вильгельм никогда не простил мне неудачу его замысла. И тем не менее они обвиняют меня в том, что я являюсь германофилом! На самом деле император Николай ненавидит меня еще больше не только потому, что я не дал хода немецкой интриге, а потому, – и это мой еще больший проступок, – что вскоре после этого я представил на его подпись знаменитый Манифест от 30 октября 1905 года, который дал Думе законодательную власть. С тех пор император стал рассматривать меня как своего врага и принялся заявлять своим близким о том, что я мечтаю стать его преемником в качестве президента Российской республики. Какой абсурд!.. Какая жалость!.. Судя по тем чувствам, которые император питает по отношению ко мне, вы можете представить, что именно думает обо мне императрица! Но хватит об этих пустяках! Боюсь, что я отнял у вас слишком много времени, господин посол, и, возможно, злоупотребил вашим вниманием, изливая свою душу. Прошу вас только помнить, что в одном важном деле я доказал, что являюсь истинным другом Франции.

      – Я никогда не забуду этого и благодарен вам за конфиденциальную беседу.

      Витте, поднявшись с кресла, выпрямился с некоторой неловкостью, свойственной людям высокого роста, и весьма приветливо распрощался со мной.

      Когда он ушел, я отправился на прогулку по островам. Пока я прохаживался вдоль безлюдной улицы, которая остается моим любимым местом для прогулок, я прокрутил в уме эту долгую беседу. Перед моими глазами все еще стояла высокая фигура пожилого государственного деятеля, личности загадочной и беспокойной, обладающей глубоким умом, деспотической, надменной, уверенной в своих силах, жертвы амбиций, ревности и гордости. Я думаю, что если война для нас будет складываться неблагоприятно, то в силу своего характера он вернется к активной государственной деятельности. Но я также думаю, насколько пагубным может быть распространение его идей о войне для страны со столь эмоциональным и нестабильным общественным мнением и насколько опасно было бы заявить русским людям, что «с этой