Седьмой день. Утраченное сокровище Библии. Сигве Тонстад

[186].

      Как бы там ни было, нам не стоит принижать значение великого откровения у горы Синай. В своем изначальном контексте Десять заповедей «представлены как уникальное, полученное без посредников и очевидное для всех откровение»[187], как напоминание, которое должно остужать пыл всех, кто пытается преуменьшить значение Божьего закона. По словам Рендторффа, «Десятисловие явным образом выделяется на фоне всех прочих заповедей и законов. Только его Бог произнес вслух для всего Израиля»[188]. В то время как поиск понятийного центра Ветхого Завета приносит довольно противоречивые результаты, все же есть веские основания считать, что если этот центр и существует, то находится он в Законе, который важно правильно воспринимать и осознавать, что понятийный центр выражает собой основу человеческого существования[189]. При этом склонность рассматривать заповеди исключительно как запреты – явная ошибка. Если мы примем во внимание контекст, вспомним о людях, которые обрели свободу после рабства, то увидим, что заповеди – это такой же дар, как и сама свобода[190].

      СИНАЙ ВОВСЕ НЕ ОЗНАЧАЕТ, ЧТО У БОГА В РУКАВЕ БЫЛИ ПРИПРЯТАНЫ ЗАПОВЕДИ, И ВОТ ПРИШЛО ВРЕМЯ ВЫТАЩИТЬ ИХ НА СВЕТ. БОГ ЗАНОВО, БОЛЕЕ ВНУШИТЕЛЬНО И УБЕДИТЕЛЬНО, СФОРМУЛИРОВАЛ ТО, ЧТО И ТАК УЖЕ БЫЛО ИЗВЕСТНО

      Мы не можем в полной мере осознать сущность Десяти заповедей в отрыве от Божьих слов, предварявших их провозглашение на Синае: «Вы видели, что Я сделал Египтянам, и как Я носил вас как бы на орлиных крыльях, и принес вас к Себе» (Исх 19:4). Заповеди стали следствием и результатом Божьего вмешательства. Миллер подчеркивает, что «эти Божественные повеления уходят корнями в спасение и благодать Божьи, которые были явлены прежде. Есть прежняя реальность и прежнее деяние, и эта реальность-деяние служит определяющим фактором для данного Божественного повеления»[191]. Упомянутая выше фраза позволяет говорить, что заповеди, включая заповедь о субботе, «произрастают из формирующего их повествования, из истории освобождения народа»[192].

      Скрепляющий завет

      Есть во вступительной части к Десяти заповедям один существенный аспект, который зачастую ускользает от внимания современного читателя, во-первых, потому, что он требует понимания исторического фона, на котором разворачивались события, а во-вторых, потому, что речь идет о соглашении, не имеющем аналогов в современности. При этом данный аспект играет ключевую роль, поскольку вступительная часть является неотъемлемой составляющей всего повествования о даровании закона на Синае. Если при изучении Десяти заповедей не учитывать эту вступительную часть, можно упустить из виду один очень важный момент.

      Ключевое слово вступительной части – завет (евр. berit). Оно – «наиболее всеобъемлющий и самый весомый в богословском отношении термин, означающий Божье внимание к людям в древнееврейской Библии»[193]. Сказав об избавлении из Египта

187

Brown, The Reciprocity of Faithfulness, 2. Может показаться, что Павел ставит под сомнение понятие Закона как прямого откровения в своих доводах, обращенных к галатам, однако нельзя забывать о риторической напряженности этого письма (Гал 3:19–20).

188

Rendtorff, The Canonical Hebrew Bible, 55.

189

Otto Kaiser, “The Law as Center of the Hebrew Bible,” in “Sha’arei Talmon”: Studies in the Bible, Qumran, and the Ancient Near East Presented to Shemaryahu Talmon, ed. Michael Fishbane and Emmanuel Tov (Winona Lake: Eisenbrauns, 1992), 93–103.

190

Marty Stevens, “The Obedience of Trust: Recovering the Law as Gift,” in The Reciprocity of Faithfulness, 143.

191

Miller, “Divine Command,” 20.

192

Там же, с. 23.

193

Rendtorff, The Canonical Hebrew Bible, 433.