Змеи. Гнев божий. Ольга Миклашевская

у нее мужской, открытый. Были бы где здесь окна или уж тем более стекла, точно поразлетались бы на мелкие осколки. Затем надзирательница внезапно останавливается, будто осознав, что ведет себя далеко не как утонченная леди, завершающе хрюкает и поправляет куцый седой пучок на круглой голове.

      Сверху она еще не такая огромная – это книзу тело все расширяется и расширяется, пока взгляд не упирается в распухшие ноги в грязных ботинках. Она как подтаявшее у основания эскимо, которое даже самый большой сладкоежка в мире отказался бы есть, такое оно неаппетитное.

      Зато надзирательница отлично вписывается в атмосферу тюрьмы: такая же пыльная, пахнущая сыростью и застарелой мочой.

      – Давайте ее в триста тридцать третью, – приказывает лосям старуха и бросает на Эвелину многозначительный взгляд, – чтобы через решетку случайно не пролезла.

      По пути к камере они проходят мимо других заключенных, большинству из которых по барабану, что это за новенькая. И все же некоторые поглядывают с плохо скрываемым любопытством. Наверное, пытаются определить, какое место в иерархии заключенных займет эта крошечная птичка.

      В основном в Божедомку отправляются за неповиновение верховному пантеону. Бывают еще кое-какие проступки по мелочи: убийство там, скажем, или кража в особо крупных. Кому-то удается откупиться или умаслить прогневавшегося бога, но коли у тебя нет ни связей, ни ценностей, которые можно было бы предложить, готовься отправиться в эту стоящую посередине ледяного океана крепость.

      Эвелина продолжает сопротивляться, но больше по инерции. Так она хотя бы не может винить себя в том, что сразу смирилась с заключением и не попыталась освободиться. Впереди у нее еще много лет, чтобы продумать настоящий план. Или, лучше сказать, вечность.

      В Божедомку попадаешь не просто на долгие годы – навсегда. Это билет в один конец; дверь, открывающаяся только с одной стороны. Единственный известный всем способ выбраться – победить на местных боях. Только какой у маленькой хрупкой Эвелины шанс одолеть всю эту заматеревшую за годы заточения нечисть?

      – Ну, давай, кричи, – подначивает надзирательница, запирая замок не ключом – длинным фигуристым ногтем. – Отчего ж не кричишь?

      Эля отвечает сквозь стиснутые зубы:

      – Нетушки, такого удовольствия я вам не доставлю.

      – Да уж, нам вполне хватит бури, которую она с собой притащила, – вставляет один из охранников-лосей, но тут же стихает под неодобрительным взглядом начальницы.

      Со спины она еще более отвратительная, чем на лицо: жир при ходьбе перекатывается из стороны в сторону, как толстый слой масла в широком сосуде. Хоть бы раз обернулась, Эвелина бы ей сказала!.. Но старуха тот еще крепкий орешек: и не такого за столетия работы в Божедомке нагляделась.

      Предсказание все еще крутится на языке – такое же черное, склизкое, как и та, кому оно предназначено, – и спустя какое-то время Эвелина его все-таки сглатывает. Не сразу понимает, что руки почти примерзли к ледяным прутьям, и с трудом отрывает их оттуда.

      Отовсюду