Змеи. Гнев божий. Ольга Миклашевская

она над ним издевается или просто глупая? Взяла, увязалась, трещала всю дорогу без остановки, а теперь, что, думает, стали друзьями навеки?

      – Попробуй.

      Начало девятого, а уже так темно. В полумраке едва можно разглядеть эту маленькую пташку с острым клювиком. Девушка наклоняется вперед, упирается локтями в коленки и кладет подбородок на раскрытые ладони. Смотрит куда-то вперед, склонив голову набок в искреннем любопытстве.

      Он бы с такой встречаться не стал, слишком мелкая. Что за странный стереотип о том, что здоровым мужикам нравятся миниатюрные барышни? Вместо желания защищать очень быстро материализуется страх элементарно не раздавить.

      – Почему ты так живешь?

      Он ждет чего угодно, но только не этого.

      – В смысле?

      – В прямом. Что это за ночлежка с гастарбайтерами, пивасик за три рубля? Ты когда в последний раз брился-то вообще?

      – А ты мне кто, – ощеривается Соловей, – мамочка?

      – Доброжелатель. Ты даже не представляешь, через что мне пришлось пройти, чтобы найти тебя, так что, будь добр, раз не можешь меня любить – хотя бы прояви чуточку уважения.

      Чем дольше Соловей смотрит на Эвелину, тем больше угадывает в ее полускрытом тенью профиле что-то звериное. Таких, как она, он не боится, но подобные встречи лишний раз напоминают ему о его собственной сущности. Это как единственный способ избежать собственной уродливой рожи – не смотреться в зеркало.

      – Не знаю, – искренне признается Соловей. – Я вроде бы не собирался, но старый я остался так далеко в прошлом, что уже и не припомню. Семейка у меня, понимаешь ли, с прибабахом. С такими даже святой не выдержит, не говоря уже о… В общем, не важно. Я думал, все, что мне нужно, – это свобода. А в итоге вон оно как вышло – лучше бы к дереву золотой цепью приковали.

      Эвелина хочет дотронуться до него, но не может заставить себя коснуться другого существа после изоляции почти в четверть века. Рука застывает в воздухе, затем возвращается обратно на колено.

      Ей нечего сказать, потому что слова здесь лишние. Нарушит паузу хоть одним звуком – разобьет ценный фарфор тишины, которая бывает только тогда, когда ты наконец осознаешь и принимаешь: дальше будет только хуже.

      · 4 ·

      Что лживо, то и гнило

      Глеб озирается по сторонам, не зная, куда поставить сумки.

      – Да хоть сюда кидай, – говорит Горыныч, открыв дверцу встроенного шкафа. – Потом как-нибудь разберетесь, а сейчас – к Леониду Палычу. Он тут у нас всем заведует, он тебя и на работу нанимает.

      Холодное, скользкое чувство сожаления селится у Глеба где-то в районе желудка. Как же теперь хочется отмотать время назад, вернуться в темную квартирку на юге города и продолжать жить так, как привык. О том, что им не первую неделю грозят выселением, вспоминать как-то не хочется. Плохое, оно ведь быстро забывается, особенно когда было столько хорошего.

      Та квартира располагалась на шестом этаже, оттуда можно было наблюдать за чужой жизнью, будто это телешоу. Здесь же в лучшем случае белочка