Дневники 1862–1910. Софья Толстая

добрые, улыбка конфузливая и тоже добрая. Рост очень большой; государь скорее толст, но крепок и, видно, силен. Волос совсем почти нет; от одного виска до другого скорее слишком узко, точно немного сдавлено. Он мне напомнил немного Владимира Григорьевича Черткова, особенно голосом и манерой говорить.

      Потом государь спросил меня, как дети относятся к учению отца. Я отвечала, что к тем высоконравственным правилам, которые проповедует отец, они не могут относиться иначе, как с уважением, но что я считаю нужным воспитывать их в церковной вере, говела с детьми в августе, только в Туле, а не в деревне, так как из наших священников, которые должны быть нашими духовными отцами, сделали шпионов, которые написали на нас ложный донос.

      Государь на это сказал:

      – Я это слышал.

      Затем я рассказала, что старший сын – земский начальник, второй – женат и хозяйничает, третий – студент, а остальные дома.

      Еще я забыла написать, что когда был разговор о «Крейцеровой сонате», то государь сказал:

      – Не может ли ваш муж переделать ее немного?

      Я говорю:

      – Нет, ваше величество, он никогда не может поправлять свои произведения и про эту повесть говорил, что она ему противна стала, что он не может ее слышать.

      Потом государь спросил меня:

      – А часто ли вы видаете Черткова, сына Григория Ивановича и Елизаветы Ивановны? Вот его ваш муж совсем обратил.

      К этому вопросу я не приготовилась и замялась на минуту, но потом нашлась и ответила:

      – Черткова мы более двух лет не видали. У него больная жена, которую он не может оставлять. Почва же, на которой Чертков сошелся с моим мужем, была сначала не религиозная, а другая. Заметив, что в народной литературе встречается множество глупых и безнравственных книг, мой муж дал мысль Черткову преобразовать народную литературу, дав ей нравственное и образовательное направление. Муж мой написал несколько рассказов для народа, которые, после того как разошлись в нескольких миллионах экземпляров, найдены теперь вредными, не довольно церковными и тоже запрещены. Кроме того, издано много научных, философских, исторических и других книг. Дело это очень хорошее и очень подвинулось; но и это встретило гонение.

      На это государь ничего не ответил.

      Под конец я решилась сказать:

      – Ваше величество, если мой муж будет опять писать в художественной форме и я буду печатать его произведения, то для меня было бы высшим счастьем, если б приговор над его сочинением был выражением личной воли вашего величества.

      На это государь мне ответил:

      – Я буду очень рад; присылайте его сочинения прямо на мое рассмотрение.

      Не помню хорошенько, было ли еще что сказано, кажется, я всё записала. Помню, что он прибавил:

      – Будьте покойны, всё устроится. Я очень рад. – И затем встал и подал мне руку.

      Я опять поклонилась и сказала:

      – Мне очень жаль, что я не успела просить о представлении императрице, мне сказали, что она нездорова.

      – Нет, императрица сегодня здорова и примет вас; вы