Голоса деймонов. Филип Пулман

мощь. Но великим произведением искусства его делает именно поэзия — магическая, заклинательная сила поэзии. Еще в те далекие годы, на школьной скамье, я узнал, что строки «Потерянного рая» способны вызывать не только умственный, но и физический отклик: сердце пускается вскачь, волосы на голове встают дыбом, по коже бегут мурашки. С тех пор именно это и служит для меня критерием настоящей поэзии. И тут я не одинок: этим же критерием пользовался А. Э. Хаусман, который боялся даже думать о стихах во время бритья — чтобы не порезаться.

      Поэма как история

      «С чего должна начаться моя история?» Как известно всякому сочинителю, это неимоверно важный и в то же время неимоверно трудный вопрос.

      Допустим, наша история начнется «давным-давно», как предписывает формула волшебной сказки, но что же именно произошло в эти давние, незапамятные времена? То, с чего вы начнете, предопределит все, о чем вы будете рассказывать дальше, и не только с точки зрения организации событий, но и в плане интонации рассказчика, а также не в последнюю очередь пробудит у читателя симпатию к одним персонажам и антипатию — к другим.

      Итак, история «Потерянного рая» начинается после воззвания к «Музе горней», и мы тут же оказываемся в Аду, где терзаются в огне падшие ангелы. И в значительной мере это предопределяет наше отношение ко всем дальнейшим событиям. «Потерянный рай» — это история о демонах, а не о Боге. Падшие ангелы и их предводитель — главные герои поэмы, а небесные ангелы, Бог Отец, Бог Сын, Адам и Ева — лишь вспомогательные персонажи. Кроме того, история начинается с середины, in medias res, — когда первая великая битва уже проиграна и мятежные ангелы только-только начинают приходить в себя после головокружительного падения. Какое великолепное начало! И какой пейзаж!

      …Он теперь обвел

      Угрюмыми зеницами вокруг;

      Таились в них и ненависть, и страх,

      И гордость, и безмерная тоска…

      Мгновенно, что лишь Ангелам дано,

      Он оглядел пустынную страну,

      Тюрьму, где, как в печи, пылал огонь,

      Но не светил, и видимою тьмой

      Вернее был, мерцавшей лишь затем,

      Дабы явить глазам кромешный мрак,

      Юдоль печали, царство горя, край,

      Где мира и покоя нет, куда

      Надежде, близкой всем, заказан путь,

      Где муки без конца и лютый жар

      Клокочущих, неистощимых струй

      Текучей серы…

      К. С. Льюис отмечает, что для многих читателей важны не просто события истории, а мир, который рождается на страницах книги и в котором происходят эти события. Он сам, например, полюбил романы Фенимора Купера о Кожаном Чулке не просто за «сиюминутную интригу»: его очаровал «весь мир, в котором она разворачивалась, — снег и снегоступы, бобры и каноэ, тропы войны, вигвамы и имена из „Гайаваты“».

      Так же относятся к историям и некоторые писатели. Их привлекает определенная