Расстояние. Георгий Константинович Левченко

что Аркадию показалось весьма занимательным: посторонний взрослый человек, даже не друг, просто знакомый собирается что-то ему сказать, но не решается. – Нет, ты не думай, что я замолчал от глубины мысли, воспоминания нахлынули.

      – Даже если нечто в этом роде и имело место, думаю, вы бы не признались, постеснялись.

      – Ха! Ты ещё мальчик! Уж кого-кого, а тебя бы я не постеснялся ни при каких условиях, потому как ты бы и не понял, в честь чего это я тебя стесняюсь. Я тогда был молодым, относительно, конечно, но всё же. С другими мы обращались очень непосредственно, можно сказать по душам, и женщины вокруг нас тоже были молодыми и красивыми, и дело своё имелось, и ничего более нам не было нужно. Желаю тебе такое испытать. – Он явно был пьян. – Помню твою сестрёнку милой русенькой девчушкой, тихой, но с заразительным смехом, а теперь она бизнес-леди и глубоко несчастна. С полгода назад нам довелось неформально пообщаться. Ты уж с ней там помягче.

      – Чего-то я недопонимаю. Почему вы думаете, что я груб со своей сестрой?

      – Нет, я так не думаю.

      – Зачем вы вдруг обо всём этом заговорили?

      – Эх, молодость, обязательно ей надо, чтобы имелся подтекст, а мне просто захотелось повспоминать.

      – Я, если честно, совсем не помню вашу семью. Помню только, что вы женаты, но детей у вас, кажется, не было.

      – Нет, я не женат, и никогда не был, и детей у меня нет и не будет. Почему, не спрашивай, это личное.

      – Так семья сплошь личное, и вы первый начали. Можно ведь поговорить о друзьях, о работе, о Франции, о Париже, наконец, раз уж случай нас свёл именно здесь. Так нет же – сразу о семье.

      – Что же, молодой человек, у нас общего кроме неё? Смотря на одну и ту же вещь, Париж, например, мы бы всё равно увидели её по-разному, а это хоть какая-то точка соприкосновения.

      – Признаться, пока вы со мной не заговорили, мысли о родных меня беспокоили менее всего, так что слабоватая точка.

      – Как угодно, но твоя сестрица меня очень задела. Ты, видимо, подумывал о своей дальнейшей жизни?

      – Признаться, да, только мне на эту тему тоже не хочется говорить.

      – Однажды Аня поделилась со мной планами насчёт твоего будущего, ты тогда был совсем маленьким. Интересно сравнить и узнать, сбылись ли они, а если нет, сбудутся ли когда-нибудь?

      – Ну, наверно, интересно.

      – Хотела из тебя сделать композитора. Заметь, не исполнителя, именно композитора, и не просто какого-нибудь завалящего, а великого и знаменитого, не меньше, но когда ей говорили, что для этого личного желания маловато, искренне расстраивалась, иногда злилась. Учила ли она тебя музыке, точно сказать не могу, Аня никогда и ни с кем об этом не говорила, но думаю, что нет. Как ты думаешь, она чего-то боялась?

      – Не знаю. Может, не боялась, а просто брезговала или ленилась обсуждать с посторонними свои личные чаяния.

      – Чёрта с два ленилась. Это бросалось в глаза: Аня боялась, как только дело дойдёт до конкретики, может выясниться, что ты просто бездарь, и все её мечты разом пойдут прахом. – Будь Аркадий чуть самокритичней, он бы удивился таким словам постороннего человека, но он был молод, и мир вращался