Возвращение чувств. Машина. Андрей Арсланович Мансуров

прекрасно об этом знает. Для того-то он и устроил весь этот заговор, чтобы я оказалась здесь, и он без помех вырвал у меня мою тайну! – обличающие и гневные ноты в её крепнущем голосе зазвучали уверенней, – Да! Все эти злодеяния на моей совести, но и на его – тоже!

      Она как бы судорожно сглотнула душившую её слезу, и чуть патетичней продолжила:

      – И я знаю, что его толкнуло на это: его непомерная алчность, его корыстолюбие! Его дикая жажда власти!.. О, я-то хорошо помню, как он на коленях умолял открыть ему мой секрет, ещё тогда, три года назад, до того, как всё это началось… – она замолчала, откинувшись назад, и закрыла лицо ладонями. Теперь она уже не сдерживала слёз, и они, блестя и капая на платье, потоком текли сквозь пальцы.

      Но вставить хоть слово зрителю своего монолога она не дала, продолжив опять тихо:

      – Да, глупо так говорить, да и не к месту всё это теперь… Только я понимаю, что ему было нужно. Ведь деньги, золото – это только средство…

      Власть – вот цель, к которой все стремятся. Но без него – без золота! – ничего этого не добиться… Нет золота – нет силы, нет почестей, престижа, безнаказанности – всего того, к чему так стремится этот… да, этот низкий человек. И вот, надо же было такому случиться, что он узнал о моём… Так я должна была стать ключом к его восхождению. К его богатству. Этот мерзкий человек готов был погубить – да и погубил! (она горько усмехнулась сквозь слёзы) – меня и близких, чтобы вырвать страшную тайну, это несчастье и проклятие всей моей жизни: вырвать пытками, угрозами, шантажом – способ не имеет для такого человека значения!..

      Но он просчитался!

      Сейчас, пожалуй, хватит. Её бессвязная гневная речь должна быть покороче. Да и пора снова переходить к смирению и покаянию:

      – Да, он просчитался… Он не узнал ничего…

      Через три дня меня не станет, и весь его чудовищный, жестокий план не принесёт ему ни-че-го. Ибо моя страшная тайна умрёт вместе со мной. – она задумчиво покачала головой, – Как жаль! Мой дар принёс мне не богатство и радость, а только слёзы, горе и унижения! Я всё время думаю об этом…

      Всё же, наверное, это произошло потому, что я всегда в первую очередь думала о себе. Только о себе. Мало, вернее – совсем не помогала другим, тем, кто действительно в этом нуждался… – теперь она говорила медленно, раздумчиво, как бы сама с собой, – Нет, я никому не помогала, даже когда могла. Вот это мне и предстоит замаливать – то, что я, дурочка, имея возможность накормить стольких голодных, и помочь стольким нуждающимся, думала только о роскоши, удовольствиях, и копила всё только для себя… Как глупо…

      Она замолчала, не смея показать партнёру, как нужна ей сейчас его реплика, его вопрос – для логического завершения монолога-фарса. Длинновато получилось. Но так и должно было быть – ведь она не подготавливала специально слов: они лились сами, её была только основная идея.

      Гнев, раскаяние, недосказанная тайна – фальши допустить было нельзя. Теперь дело за ним. Как жаль, что он не знает своей роли. И суфлёра