Сборник рассказов. Ирина Иванченко

усы смешно топорщатся. Мама часто смотрит на портрет и, когда думает, что я не вижу, тихонько утирает слезы…

      Но есть у меня одна тайна. Сон, который вроде, как и не сон вовсе. Снится мне, как

      синева вдруг распахивается, несется мне навстречу. И не понять: то ли я лечу в небо, широко раскинув руки, то ли падаю в него… Дух захватывает! Внутри все замирает от

      страха и от восторга. Чьи-то агромадные белые крылья подхватывают меня и несут, несут

      куда-то. И я захлебываюсь этой синевой, искрящейся солнечными брызгами, пью ее и не

      могу напиться. А потом я опускаюсь на зеленую поляну, где очень много мужчин в

      длинных белых рубахах, закатанных штанах и босиком. Они все очень разные и почему-то

      грустные. Хотя вокруг так здорово! Трава зеленая, небо искристое и речка где-то журчит.

      Мне странно и непривычно: никогда я столько мужиков вместе не видел – у нас в деревне

      в основном женщины… Все они смотрят на меня и мне становится боязно. Чего смотрят-

      то? Пацан, как пацан. И я прячу за белые крылья свои босые ноги в цыпках. Чьи-то руки

      подталкивают меня в спину.

      – Иди, мальчик, не бойся!… Прохоров Иван Васильевич, 713-й стрелковый полк, 171-я стрелковая дивизия, ефрейтор…

      Я потеряно выглядываю из снежно-белых перьев… Батя… Батя?!

      Он проталкивается сквозь толпу напряженных, ждущих чего-то мужиков.

      Совершенно незнакомый, высокий, худой, коротко стриженный и без усов…

      Крылья, моя надежная броня из перьев, вдруг исчезают, оставляя меня один на

      один с отцом. Он жадно всматривается в меня глазами цвета выгоревшего летнего неба.

      – Сынок…сынка …сыночка… – хватает подмышки и подбрасывает вверх. И во мне

      резко и больно толкается память… Падая на широкую, твердую, как камень, отцовскую

      грудь, обтянутую белой рубахой, я вспоминаю: точно так же он подбрасывал меня на

      прощанье… Кидал и ловил…И лицо его летело мне навстречу. Загорелое, еще без

      морщин, смеющееся…

      – Батя…– хочу сказать я, но не могу, горло сдавило, не продохнуть. Я только

      вжимаюсь покрепче лицом в отцову рубаху и замираю. Боязно мне: разожму руки, открою

      глаза, а отца-то и нет…

      – Пойдем, сынка, пойдем…– торопливо говорит отец и несет меня на руках, как

      маленького. Чья-то широкая загрубелая ладонь бережно касается моего затылка. И голос:

      – Ну, Егор Иванович, с побывкой…– А в голосе столько тоски и сдержанной,

      светлой зависти…

      А потом сидим мы с отцом на пригорке над речкой. Я прижимаюсь к его теплому

      боку, чувствую на плечах родную тяжесть его большой руки и мне так спокойно.

      – Как там наши… как мама? – спрашивает он.

      – Нормально, – хрипло шепчу я…– Все у нас нормально… Мамка бригадиром в

      колхозе работает, на агрономшу учится… Я в школе… Колхоз наш укрупнили…три

      деревни вместе…И трактор новый дали…

      – А старый что ж? – отец смотрит на меня словно воду из ручья в летний полдень

      пьет…

      – Подорвался … в прошлом году на мине… Петьке Остапу ногу оторвало. Хорошо

      еще жив остался.

      – Петька? – отец хмурится, пытаясь вспомнить.

      – Дядь Акима Остапова сын,– говорю ему.

      1

      – Аким, значит тоже…

      – Не вернулся, – заканчиваю я.

      – А где мы, бать, в раю, да? – я смотрю из-под отцовой руки на тихую речную

      заводь, на сад, сбегающий к воде с холма…– А председателев сын, Серега, говорит, что

      рая нету…

      – Для него может и нету, – грустно вздыхает отец. – Что ему рай, он – дома,

      сынок…

      – А ты не можешь отсюда домой отпроситься? Ну, хоть ненадолго…– прошу я.

      – В глазах отца – вода, а щеки сухие. – Так что, смотри, сын, ты там за меня.

      Времени у нас с тобой мало. .. Мамку береги, себя в обиду не давай, поступай всегда по

      совести и помни – за все с тебя спросится… Такая уж наша жизнь солдатская… – Он

      больно стиснул меня рукой, словно в себя вмять хотел… И сердце его билось в клетке

      ребер, как пойманная рыбина в лодке… Шелест крыльев за спиной… Грустный тихий

      голос:

      – Пора, мальчик, …

      Я оборачиваюсь. Крылья. Снежным сугробом, а из них глаза– два озера. Бездонные, синие…

      Отец торопливо сует мне что-то в руки.

      – Иди, сынок…сыночка…сынка… Иди и ничего не бойся! Мы за вас постоим…

      Когда я проснулся утром, на моей подушке лежало агромадное золотисто-красное

      душистое