Женщина-зима. Алина Знаменская

кухне отец загремел посудой. Полина выложила на стол гостинцы – пачку чая, лимон, печенье.

      – Как Любава? – после паузы спросил он.

      – Держится. Любава у нас молодец, ты же знаешь.

      – И пусть не киснет! Подумаешь… Павлин! Если что, пусть скажет, я помогу…

      Отец хорохорился. Полина копошилась в кухне, искоса наблюдая за отцом. В мыслях он бы – весь мир дочкам. А что он может? Да и кто может?

      – Пап, – остановила его Полина, ругая себя за то, что так, без подготовки, вывалила на него эту новость. – Ты, главное, живи, пап. Ты не болей… – И почувствовала, что дрожит голос.

      – А чё мне сделается? У меня режим, – стал заверять отец. – Я утром работаю – то в мастерской, то за скотиной, то снег чищу. А как же! А после обеда отдыхаю час. Это мне отдай! Потом – опять на воздухе. Ты за меня не переживай, дочка. Я еще побегаю…

      Во дворе залаял Полкан, но не слишком уверенно, больше для порядка. Затопали чьи-то валенки на крыльце.

      – Михалыч! Ты дома?

      Соседка распахнула дверь, ввалилась в кухню – запыхавшаяся, как с пожара, валенки на босу ногу, голова без платка.

      – Что стряслось, теть Нюр? – спросила Полина, хотя и так поняла: дядя Саня снова буянит.

      – Михалыч! Ради Бога, пойдем к нам! Не знаю, что со своим делать.

      – А что такое?

      – Так ведь полон дом оленей у нас! Полон дом оленей, Михалыч!

      – Оленей?

      – Ну да! Неси, говорит, Нюра, ружье, оленей будем стрелять. У них, говорит, рога дорогие. И выгоняет их из избы-то, а они будто и не идут!

      – Ты сядь, теть Нюр. – Полина подставила соседке табуретку. – Что он пил?

      – Да я разве ж услежу? – горестно всплеснула руками соседка. – Может, самогон, а может, денатурку какую… Пойдем, Михалыч?

      – Нет, Нюр. Я с оленями дела не имел никогда. С чертями – еще куда ни шло, а с оленями…

      – Пап!

      – Иду, иду…

      Пришлось позвать еще двоих мужиков.

      Дядя Саня в одних трусах скакал по избе и отмахивался от «оленей».

      – Дайте ружье, мужики! – умолял он, пока его пытались связать.

      Потом, когда все же удалось прикрутить его ремнями к койке, он не унимался и молил выгнать из избы оленей. Плакал и повторял:

      – Михалыч! Возьми у моей бабы ружье, убей хоть одного! Рога-то какие! А остальных выгони! Не хочу я, чтобы они тут… Кыш! Пшли отседова!

      Мужики ушли, а Петр Михайлович остался. Он сделал все, как просил сосед, – ружье ему Нюра вынесла, – и охоту они изображали вполне натурально. Полинин отец «отстреливал» оленей, а Нюра выгоняла их веником. Успокоенный Саня затих, уснул, и под утро его развязали. Справиться с Саниной белой горячкой мог только сосед Михалыч, поскольку сам неоднократно попадал в ее ледяные лапы. И, как думалось Полине, однажды, во время приступа «белой», в ее немыслимом бреду, отец увидел что-то такое, что сильно его напугало. И он завязал резко и бесповоротно.

      Вернувшись домой, Полина стала собираться в клуб. Она отметила, что и этот день был похож на сотни других, ничего в нем не случилось особенного. Был он длинным и неспешным,