Улисс. Джеймс Джойс

фунта, что он одолжил тебе, когда ты голодал?

      О, еще бы, я так нуждался.

      Прими сей золотой.

      Брось заливать! Ты его почти весь оставил в постели Джорджины Джонсон, дочки священника. Жагала сраму.

      А ты намерен его отдать?

      О, без сомнения.

      Когда же? Сейчас?

      Ну… нет пока.

      Так когда же?

      Я никому не должен. Я никому не должен.

      Спокойствие. Он с того берега Бойна{626}. С северо-востока. Долг за тобой.

      Нет, погоди. Пять месяцев. Молекулы все меняются. Я уже другой я. Не тот, что занимал фунт.

      Неужто? Ах-ах-ах!{627}

      Но я, энтелехия{628}, форма форм, сохраняю я благодаря памяти, ибо формы меняются непрестанно.

      Я, тот, что грешил и молился и постился.

      Ребенок, которого Конми спас от порки.

      Я, я и я. Я.

      А. Э. Я ваш должник.

      – Вы собираетесь бросить вызов трехсотлетней традиции? – язвительно вопросил Джон Эглинтон. – Вот уж ее призрак никогда никого не тревожил. Она скончалась – для литературы, во всяком случае, – прежде своего рождения.

      – Она скончалась, – парировал Стивен, – через шестьдесят семь лет после своего рождения. Она видела его входящим в жизнь и покидающим ее. Она была его первой возлюбленной. Она родила ему детей. И она закрыла ему глаза, положив медяки на веки, когда он покоился на смертном одре.

      Мать на смертном одре. Свеча. Занавешенное зеркало. Та, что дала мне жизнь, лежит здесь, с медяками на веках, убранная дешевыми цветами. Liliata rutilantium.

      Я плакал один.

      Джон Эглинтон глядел на свернувшегося светлячка в своей лампе.

      – Принято считать, что Шекспир совершил ошибку, – произнес он, – но потом поскорее ее исправил, насколько мог.

      – Вздор! – резко заявил Стивен. – Гений не совершает ошибок. Его блуждания намеренны, они – врата открытия.

      Врата открытия распахнулись, чтобы впустить квакера-библиотекаря, скрипоногого, плешивого, ушастого, деловитого.

      – Строптивицу, – возразил строптиво Джон Эглинтон, – с большим трудом представляешь вратами открытия. Какое, интересно, открытие Сократ сделал благодаря Ксантиппе?

      – Диалектику, – отвечал Стивен, – а благодаря своей матери – искусство рожденья мыслей{630}. А чему научился он у своей другой жены, Мирто (absit nomen![104]) у Эпипсихидиона Сократидидиона{631}, того не узнает уж ни один мужчина, тем паче женщина. Однако ни мудрость повитухи, ни сварливые поучения не спасли его от архонтов{632} из Шинн Фейн и от их стопочки цикуты.

      – Но все-таки Энн Хэтуэй? – прозвучал негромкий примирительный голос мистера Супера. – Кажется, мы забываем о ней, как прежде сам Шекспир.

      С задумчивой бороды на язвительный череп переходил его взгляд, дабы напомнить, дабы укорить без недоброты, переместившись затем

626

С того берега Бойна. – Рассел был родом из Ольстера, границей которого считается река Бойн.

627

Неужто? Ах-ах-ах! – «Гамлет», II, 2.

628

Энтелехия – понятие Аристотеля, означающее полную осуществленность потенциального и близкое к понятию формы, душа есть «первая энтелехия естественного тела».

630

Искусство рожденья мыслей – философский метод Сократа, мать которого была повитухой, Платон определял как «майевтику», повивальное искусство.

104

Имя опустим! (лат.)

631

Эпипсихидион – в вольном переводе, гармония душ (греч.), название стихотворения Шелли, Сократидидион – Стивен утрирует уменьшительное от имени Сократ, «Сократидион», употребляемое в комедии Аристофана «Облака».

632

Архонты – афинские старейшины, которые, приговорив Сократа к смерти, проявили такой же узкий ультрапатриотический фундаментализм, как ирл. шинфейнеры.