Повторение пройденного… Былинки. Александр Раков

кружится голова.

      Зиму наскучило спать да говеть,

      Он по натуре не крот, —

      Идет, пошатываясь, медведь,

      Шерсть о кору трет.

      Шел, пошатываясь, медведь,

      Все по-новому замечал

      И лишь потому, что не мог петь,

      Р-р-рычал.

      Лет своих никогда не считал,

      Товарищей не имел.

      О лучшем думать и не мечтал,

      За то, что есть, постоять умел.

      Врагов о милости не молил,

      Не ведал земной тоски,

      Медвежатников наземь валил,

      Ломал рогатины на куски.

      Но из-за дерева – из-за угла —

      Ничтожная пуля его подсекла.

      Даже меха не повредила

      Дырочка тоненькая, как шило,

      Но кровь, на месте застыв, остыла,

      И стали дряблыми жилы.

      Ему ножом распороли живот

      Без всяких переживаний.

      Мочили, солили, сушили – и вот

      Он стал подстилкою на диване.

      На нем целуются, спят и пьют,

      О Пастернаке спорят,

      Стихи сочиняют, песни поют.

      Клопов керосином морят.

      В центре Москвы, от лесов вдали,

      Лежит он, засыпанный пудрой дешевой.

      Как до жизни такой довели

      Его, могучего и большого?

      Оскалена жалко широкая пасть,

      Стеклянны глаза-гляделки.

      Посмотришь – и думаешь: страшно попасть

      В такую вот переделку.

Александр Межиров

      Словно тонкие линии на ладони твоей

      Что происходит со мной? На далеком солнце вспышка – ия день-деньской провожу в постели; труд в газете, которую я любил больше жизни, кажется теперь утомительным и однообразным; я стал раньше уходить домой для экономии сил; кому-то уже понадобился мой рабочий стаж для начисления пенсии; в душе неведомое до сих пор смутное томление от наделанных непоправимых ошибок и впустую прожитых дней: и прошлое страшит, а будущее манит к себе. И уже не столько боишься смерти, как стать обездвиженной обузой жене; и читаешь брошюрки о разнице между инфарктом и инсультом…

      Даже поздняя любовь привлекает не чувственной стороной, не концом или апофеозом, а разрозненными крохотными кусочками воспоминаний – словом, сказанным тебе, розой в дрожащей от волнения руке, даже поцелуем, который долго помнишь на вкус, юношеским ожиданием встречи, тенью колеблющейся свечи над головой…

      В мире, жестоком и грубом, я вспоминаю одно: сладкие ждущие губы и глаз голубое дно.

А.Р.

      Но это случается, признайтесь честно, практически с каждым стареющим мужчиной.

      Влюбиться в дороге, в попутчицу, сразу —

      как будто взаправду… И помнить потом

      и смех её тихий, и странную фразу,

      и путь её, выстланный жёлтым листом…

      Влюбиться, забыться, и сразу расстаться,

      и вслед ей смотреть из окна на большак…

      Как всё это страстью могло показаться?

      А если не страсть – то запомнилось как?

      И