Жизнь наградила меня. Людмила Штерн

Нуленька, голова болит? – робко спрашивала мама, приоткрывая дверь.

      Нуля не удостаивала маму ответом. Зато из-под кровати несся грозный рык. Это наша сибирская лайка Джек, пес, обладавший прекрасным экстерьером и омерзительным нравом, охранял ее от покушений.

      Мама ретировалась, но через полчаса ее нервы не выдерживали, и она стучалась к Нуле снова.

      – Нуленька, может, принести вам бутерброд или кофе?

      В ответ – молчание и рычанье. Мама врывалась к папе в кабинет.

      – Иди ты! Со мной она разговаривать не хочет.

      – Тоняшенька! – уговаривал папа за дверью. – Съешьте что-нибудь.

      – Я тчай пила, – глухо доносилось из комнаты (ее ч было твердым, почти гортанным).

      Еще через час мама натравливала на Нулю нашу коммунальную соседку Елену Ивановну. У той манеры были попроще.

      – Чего выпендриваешься? – кричала Елена Ивановна в замочную скважину. – Не видишь, что ли, Надежда извелась вся, аж по потолку ходит?

      Цель была достигнута. Надежда ходила по потолку. Нуля не притрагивалась к еде день, иногда полтора, и к вечеру второго дня мама превращалась в комок нервов. Не обращая внимания на Джеков рык и оскаленную пасть, мама врывалась к Нуле в комнату с бутербродом или сосиской и пыталась насильно засунуть ей в рот. Нуля, сжав зубы, яростно мотала головой, как арабский скакун. На третий день она выплывала из комнаты, величественная, статная, с обмотанной полотенцем головой.

      Я не могу оценить ее отношение к деньгам. Знаю только, что у нас их никогда не было, и мама «не вылезала из ломбарда», а у нее они всегда были. Когда в эпоху космополитизма папу выгнали из университета, Нуля месяцами содержала на свои деньги нашу семью, а одно время даже брала на дом заказы по вязанью, чтобы прокормить нас.

      Время от времени к нам приезжали ее родственники: тетки, племянницы, двоюродные братья, дядья, подруги и просто односельчане. Кому-то надо было показаться врачу, кому-то исхлопотать справку, купить мануфактуру, занавески, швейную машинку, запастись мясом, колбасой, сливочным маслом, шоколадными конфетами.

      Я часто присутствовала при Нулиных беседах с родными за чашкой чаю.

      – А шо, люди сказывают, что явреи жадные, – спрашивал кто-нибудь из гостей.

      – Яврей яврею рознь, – объясняла Нуля. – Мои явреи – золотые, что Якваныч (Яков Иванович), что Надежда. (Так я узнала, что Нуля маму не ненавидит, а просто воспитывает.) Правда, Симка на своих явреев жалуется, что они шкафы на ключ запирают, не доверяют, значит. (Нуля имела в виду свою подругу Симу – домработницу директора Эрмитажа Иосифа Абгаровича Орбели.)

      Тут я вклинивалась в разговор, объясняя, что Орбели – армянский князь и к евреям никакого отношения не имеет.

      – И все ж яврей нация непростая, с замком в голове, – возражали гости. – Вот ты когда слышала, чтоб яврей у русского работал?

      – Слышала, – не моргнув, врала Нуля. – А что русские у всех работают, так у них голова