Сборник рассказов о странностях любви. Ирина Безуглая

загаданное много лет назад в римском Пантеоне, исполняется.

      Она не ответила Гошке на его вопрос, потому что или забыла, о чем тогда загадала, или, что вероятнее, вообще ничего не загадывала. Ведь только за один туристический сезон ей приходилось бывать на этом объекте десятки раз. А возможно и потому, что к тому времени она давно уже пережила свои желанья, во всяком случае, имеющие некий глубинный смысл.

      Она просто жила и наслаждалась самим процессом жития, свободой, в том числе, и от желаний. Она очень ценила достигнутую гармонию своего «модуса вивенди» и не испытывала особых комплексов по поводу его несоответствия общепринятым стандартам.

      Но здесь и сейчас, в этом пространстве и времени странного жития с нелюбимым мужем, с человеком, у изголовья которого стояла черная тень с косой, у Лизы, кроме вполне понятного сострадания, нарастало неосознанное беспокойство, относящееся уже к себе самой. Ей все чаще приходила в голову мысль, что она пропустила в жизни что-то важное, не сотворила чего-то стоящего, начиная с классического постулата о необходимости посадить хотя бы одно дерево и вырастить сына. Спасительная в других случаях самоирония не помогала, душевное смятение не проходило. Более того, у нее появилось и стало нарастать еще и чувство вины, тоже не испытанное раньше, вины за свою нелюбовь к человеку, который позвал ее побыть с ним последнее отпущенное ему на земле время. Что делать, если ей так и не удалось пересилить себя и сказать, что она любит его, хотя обман здесь был бы вполне оправдан и даже необходим? Иногда она спрашивала себя, понадобится ли ей самой кто-нибудь в момент ухода? Она хотела думать, что нет.

      Как хорошо, что некого винить.\ Как хорошо, что ты никем не связан.\ Как хорошо, что до смерти любить тебя никто на свете не обязан.\ Как хорошо, что никогда во тьму ничья рука тебя не провожала, \ Как хорошо на свете одному идти пешком с шумящего вокзала.\

      Когда-то прочитанные строчки раннего Бродского врезались в память и легко пришли на помощь.

      – Нет, нет. Надо уходить тихо, как бродячие собаки, которые незаметно куда-то забираются подальше от людей и своих соплеменников и умирают, – размышляла Лиза.

      Как тот щенок, которого Племяшка однажды принесла в дом, грязного, блохастого заморыша. Баба Зина подняла крик ужаса, но ее уговорили оставить собачонку. Щену постелили свернутое в несколько раз старое байковое одеяло, отдали в полное распоряжение пару тапок, чтобы грыз в свое удовольствие, кормили до сыты, а он, наевшись, выспавшись и поиграв с тапками, начинал скулить. Несмотря на ежедневный и малоприятный скулеж, он стал общим любимцем, хотя было обидно и непонятно, почему он все время жалобно подвывает. Лиза с Племяшкой пошли к ветеринару, он сказал, что щен вполне здоров, но тот продолжал выть, доводя Зину до нервного срыва.

      А потом щенок вообще убежал, даже имя не успели придумать. Его разыскивали, Племяшка рыдала и вывешивала объявления на всех столбах, но тот так и не нашелся.

      – Бродяжке нужна была свобода. И свобода не для, а от сытой жизни, мягкого