Типы лидеров. Арчи Браун

на практике означает, что решения, которые были бы вполне приемлемы для законно избранного правительства любой другой страны, в США могут становиться предметом судебного спора. Так, стоило только президенту Бараку Обаме провести через конгресс полномасштабный, но не дотягивающий до уровня других развитых стран закон о здравоохранении, как Верховный суд по собственной инициативе озаботился проблемой конституционности «Закона о защите пациентов и доступной медицинской помощи»[142]. Поскольку результаты голосования судей в целом прогнозируемы, исходя из их общественно-политических пристрастий, все очень удивились, когда вопрос конституционности этого законодательного акта решился положительно перевесом в один голос, который принадлежал консервативному председателю Верховного суда Джону Робертсу[143]. Многие из решений Верховного суда выглядят как продолжение политики иными средствами. Известный теоретик права Ричард Дворкин даже предположил, что Робертс захотел поддержать закон «из соображений пиара», а не по действительно юридическим основаниям[144]. Как бы то ни было, но окончательное решение было за Верховным судом. Более полутора веков назад де Токвиль писал: «В Соединенных Штатах вряд ли есть хотя бы один политический вопрос, который рано или поздно не превратится в юридический»[145].

      Великая французская революция

      Каким бы огромным ни было влияние Американской революции, оно тем не менее уступает влиянию Великой французской революции[146]. Если американцы утверждались в праве самоуправления, то французские революционеры претендовали на значительно большее. Они верили, что создают образец для остального мира, в первую очередь для Европы. Даже в двадцатом столетии революционеры, например российские большевики, часто обращались к опыту французской революции и ее последствий – от представления себя в роли якобинцев до опасений перед бонапартизмом[147]. Французская революция была по своей сути намного более демократической и эгалитарной, чем американская. При этом между американской Конституцией и ее Биллем о правах, с одной стороны, и Великой французской революцией с ее Декларацией прав человека – с другой, существовало одно важное различие, которое в долгосрочной перспективе стало преимуществом первой. Американские права были четко сформулированы и юридически осуществимы, тогда как французские были не более чем заявлением о намерениях в самом общем смысле[148].

      Французское монархическое правление было столь же неумелым и деспотичным, как и в любой другой европейской стране, но свобод во Франции было уже больше, чем в большинстве других государств Европы. Важнейшей дополнительной составляющей, вдохновлявшей многих из числа революционеров, была идеология народовластия и равенства, взгляды «радикального Просвещения», что частично

142

Предложенный законопроект и так не был очень уж радикальным, а при прохождении через конгресс стал еще более размытым вследствие многочисленных уступок законодателям и лоббистам. В целом же, как отметил Джон Кэй, «американцы вступают в дебаты по вопросам здравоохранения, которые в Европе вообще не являются предметом обсуждения. Мировой опыт состоит в том, что только богатые могут оплачивать страхование своего физического или экономического благополучия. Все остальные обращаются за этим к государству, причем в Швеции с бóльшим успехом, чем в Сомали» (Kay, ‘Only market evangelists can reconcile Jekyll with Hyde’, FinancialTimes, 6 June 2012).

143

Edward Luce, ‘Obama wins a healthcare battle, but the war rages on’, Financial Times, 2 July 2012.

144

Дворкин предполагает, что Верховный судья Робертс хотел «предупредить возможные обвинения в политической ангажированности» по целому ряду дел, которые в ближайшем будущем должны были поступить на рассмотрение Верховного суда (в том числе законодательство об абортах и Закон об избирательных правах 1965 года). См.: Ronald Dworkin, ‘A Bigger Victory Than We Knew’, New York Review of Books, vol. LIX, No. 13, 16 August – 26 September 2012, pp. 6–12, at p. 8.

145

Tocqueville, Democracy in America, p. 270.

146

Однозначной оценки французской революции нет и по сей день. Некоторые ученые полагают, что разрыв с прошлым был далеко не столь эпохальным, как настаивали революционеры. Первым и самым известным из тех, кто указывал на черты преемственности между Ancien Régime и послереволюционной Францией, был А. Токвиль. Хиршман считает, что своей настойчивостью относительно «бесполезности» французской революции Токвиль завоевал недружелюбное отношение как со стороны ее главных участников, так и будущих историков, сделавших делом своей жизни изучение этой революции как переломного момента нового времени. См.: Hirschman, The Rhetoric of Reaction, pp. 48–49 and 138–139.

147

См., в частности: Stephen F. Cohen, Bukharin and the Bolshevik Revolution: A Political Biography 1988–1938 (Wildwood House, London, 1974), особенно с. 131 и c. 144; и Baruch Knei-Paz, The Social and Political Thought of Leon Trotsky (Clarendon Press, Oxford, 1978), pp. 392–410.

148

Finer, The History of Government, vol. III, p. 1540.