Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы. Юлиан Семенов

Почему?

      – Зачем же ты благодаришь?

      Кхам Бут снова усмехнулся. Усмешка его была жесткой и внезапной.

      – Пошли, – сказал он, – я покажу вам кое-что. Вообще-то все – мура. Я только начинал искать.

      Он зажег еще один керосиновый фонарь и достал из-под циновок два блока. Первый – большой, коричневый – он отложил в сторону, а тот, что был поменьше, открыл резким жестом, будто дирижер, начинающий работу. Он начал неторопливо раскладывать по кремневому полу пещеры свои рисунки. Живопись его была пронизана синим громадным солнцем.

      – Любите Ван Гога?

      – Очень. Заметно, что подражаю?

      – Не подражаете. Продолжаете. Подражателем быть плохо, продолжателем – почетно.

      – Спасибо.

      Ситонг снова засмеялся:

      – Неужели все художники только и благодарят друг друга?

      – Какой ты черствый, – сказала Кемлонг. – У тебя совсем огрубело сердце.

      – У вас солнца через край, – сказал Степанов, разглядывая живопись. – И трав тоже.

      – Через край? – не понял Бут.

      – Это значит много, – пояснил Степанов.

      – Пишешь всегда то, что хочется видеть. Мы же лишены здесь солнца.

      – Вы любите музыку?

      – Я знаю, отчего вы меня об этом спросили, – сказал художник. – Ваш композитор Скрябин делал музыку цвета.

      – Верно.

      – Интересно бы это посмотреть. Вообще, я думаю, живопись не нуждается в музыке. Если это самовыражение художника – там обязательно будет и музыка, и скульптурная форма, и философия.

      – А что во втором блоке? – спросил Степанов и потянулся рукой к плоской коричневой папке, лежавшей поодаль.

      – Это – так, ерунда, наброски, – ответил Бут, – это совсем неинтересно.

      Он как-то слишком торопливо поднял блок, чтобы забросить его под циновку, поэтому блок выскользнул из его пальцев, и на пол посыпались рисунки. Это были одни только портреты Кемлонг: вот она смеется, а вот поет, а здесь – купается в зеленом пруду.

      Художник метнулся растерянным взглядом, увидел застывшее лицо Кемлонг и, опустившись на колени, начал ползать по полу, суетливо собирая рисунки. Степанов опустился рядом с ним и помог ему собрать рисунки.

      – Спасибо, – сказал Бут и снова метнулся взглядом по пещере: Кемлонг уже не было.

      – Ну что? – спросил Ситонг, отхлебнув холодного чая. – Пора трогать, а? Надо ж равнину проскочить в сумерках. Мы там как мишень: голое место… Ни камня, ни деревца… А то, может, поживем тут денек? А?

      – Нет, поедем, – сказал Степанов.

      Он очень торопился сейчас, потому что ему надо было как можно скорее рассказать людям про то, что он здесь увидел.

      – Скажи ему, чтоб он не горевал, – сказал Ситонг. – Вы ж одного поля ягоды – ненормальные… Скажи ему, что прожить можно и без руки.

      – Прожить, – кивнул головой Бут. – Именно – прожить.

      – Будто ты не можешь жить без этих своих рисунков… – сказал Ситонг.

      Кхам Бут поглядел на Степанова, словно ища у него защиты.

      – Жить –