Бриллианты для диктатуры пролетариата. Пароль не нужен. Юлиан Семенов

это народоправители поймут, тогда надо будет вернуться домой. А сейчас – что же… Я за то, когда – «молодо-зелено», но я против того, когда «молодо-кроваво»…

      – Это угодно истории: молодое всегда побеждало старое. И возражать против того, что дети рабочих и крестьян становятся хозяевами университетских залов и императорских библиотек, – недостойно литератора.

      – Возражать вам трудно. Вы оперируете высокими понятиями, а мне известна черная, варварская правда…

      – А вы пытались помочь своему народу приблизиться к высоким понятиям, выступая против варварства?

      – Не я должен навязывать себя режиму, но режим обязан прийти ко мне и мне подобным за помощью, когда почувствует, что не может далее удерживать стихию вандализма… И Совдепы к нам придут. Скоро. Очень скоро…

      Юрла, поначалу скептически слушавший Никандрова, спросил:

      – Я боюсь пророков, но, как все слабые люди, верю им. Когда вы говорите, что нынешние народоправители России поймут вашу роль в жизни страны, – вы опираетесь на факты?

      – Я опираюсь на факты…

      – Вот это мне, как газетчику, интереснее. Какие именно?

      – Господи, таких фактов тьма! Да что далеко ходить: сегодня со мной в поезде ехал комиссар, так и он хотел деру дать и уж, наверное, тут остался, в Ревеле.

      Воронцов рывком встал, поднял бокал:

      – Зачем мы уходим от нашей темы: литератор и власть, муза и наган, свобода и подвал ЧК? Право слово, не стоит мельчить великое… Я предлагаю выпить за тех, кто остался там, дома…

      После того как выпили, Юрла, достав из кармана блокнотик, спросил Никандрова:

      – Фамилию комиссара не помните? А то, может, сами о нем напишете: мы неплохо платим за хлесткую информацию.

      – Я, видите ли, информации писать еще не научился.

      – Тогда честь имею кланяться, – сказал Юрла.

      Воронцов догнал Юрла в гардеробе:

      – Карл Эннович, вы про комиссара не пишите.

      – Мне тогда вообще не о чем писать. Вы нашу читающую публику знаете – она не выдержит философского диалога этих гигантов.

      – Лучше уж не пишите вовсе, чем эту тему трогать…

      – Значит – правда? Есть такой комиссар? Узнаю ведь через полицию, кто сегодня приехал из Москвы, узнаю…

      – Карл Эннович, я просил бы вас не трогать этой темы…

      – Что, свой комиссар? – подмигнул Юрла, надевая пальто.

      – Господин Юрла, я прошу вас не трогать эту тему.

      – Все заговоры, заговоры… Надоели нам ваши заговоры, граф, хуже горькой редьки… Пора бы серьезным делом заниматься.

      – Вы можете дать мне слово, господин Юрла?

      Юрла для себя решил не писать об этом комиссаре, как и о Никандрове, – ему это было не очень-то интересно, но сейчас ему, в прошлом наборщику, выбившемуся с трудом в люди, приятно было наблюдать за графом Воронцовым, который, покрывшись красными пятнами, униженно и тихо молил его, сына петербургского плотника.

      – Не