Мой друг бессмертный. Анна Гурова

проговорил Рэндом. – Сейчас мы тут вымерзнем. И так сеть на пределе…

      – Да, – кивнул Михалыч. – Нафаня, вали в коридор со своим сеном. Или открой дверь, пусть сквозняком кумар отсюда вытянет.

      – Да ты че? – возмутился Нафаня. – Учуют, подумают, что «трава», со всего этажа сбегутся. И так уже соседи приходили, типа, за спичками, раза четыре.

      – Ничего им не давай! Гони всех!

      – А я песню сочинила, – заявила Ники, осторожно вытаскивая из форточки голову. – Прямо сейчас.

      Рэндом и Михалыч скорчили одинаково пренебрежительные рожи. Нафаня удержался.

      – Круто! – вежливо сказал он. – Валяй!

      – Только в ней еще мелодии нет, – застенчиво сказала Ники. – И слов тоже. Я могу пересказать общий смысл. Про солнечное затмение. Можно?

      – Можно, – уныло позволил Рэндом, отложил гитару и потянулся за чайником.

      Глядя в темное окно, Ники нараспев, с подвываниями, завела речитативом:

      – Однажды я взглянула на солнце и вижу – оно стало черным. Солнце открывает свой зрачок и видит меня. Мы смотрим друг на друга. Оно хочет со мной говорить… Я отвечаю ему: я тебя слушаю. И солнце начинает петь. Оно поет на древнем неизвестном языке. На этом языке люди никогда не говорили, это язык богов. Голос солнца смертельно опасен… Из его зрачка исходит невидимый свет. Оно поет и убивает, но не слушать его невозможно…

      Ники говорила все тише и тише, пока не замолчала совсем. Потом сморгнула и, неловко потоптавшись на подоконнике, слезла на пол. Несколько секунд в студии все молчали.

      – А дальше? – спросил Нафаня

      – Дальше я испугалась, – сказала Ники. – И в тот же миг солнце замолчало, закрыло свой зрачок и перестало быть черным. Стало обычным.

      Все дружно посмотрели в окно.

      – А ничего, – сказал Рэндом. – Что-то в этом есть… какая-то шиза. Можно попробовать сделать песню.

      – Это не шиза, – возразила Ники. – Это правда. Так все и было. Я шла из школы, случайно глянула через левое плечо, а солнце – черное…

      – И разговаривает, – ухмыляясь, подхватил Нафаня.

      – Не разговаривает, а поет!

      – Да это не ее тема, – заявил Михалыч. – Это она переврала «Сплин», у них что-то такое есть, сейчас вспомню…

      – Я сама сочинила! Дураки! – свирепо крикнула Ники. – Ничего вы не понимаете!

      Музыканты разразились хохотом. Ники в гневе, грозная, как вставший на дыбы бурундук, очень их веселила.

      – Ники, сколько тебе лет? – отсмеявшись, спросил Нафаня.

      – Мне? Скоро четырнадцать, – ответила Ники, мрачно сверкнув на него глазами.

      Нафаня присвистнул.

      – А я думал, максимум двенадцать. Ты не детдомовка, случайно?

      – Сам ты детдомовец, – обиделась Ники. – У меня мама есть. И бабушка.

      – Я как-то, еще в школе, в больнице с детдомовскими лежал, – пояснил Нафаня. – Они все выглядели младше своего реального возраста. Задержка развития. А глаза у них взрослые… как у тебя.

      – Сам ты с задержкой развития! – рявкнула Ники, не разобравшись, дразнят ее или пытаются оскорбить. – Этот…