Год нашей любви. Сарина Боуэн

временем на кафедру поднялся профессор и, собираясь начать лекцию, постучал по микрофону.

      Профессору на вид было лет сто.

      – Класс, – начал он, – все, что говорят про занятия по экономике, – правда. Ответ на любой экзаменационный билет – «Спрос и предложение». – И старик шумно выдохнул в микрофон.

      Хартли наклонился ко мне и прошептал:

      – Кажется, это была шутка.

      Я почувствовала тепло его дыхания.

      – Мы попали в переплет, – шепнула я в ответ.

      Но под «мы» я имела в виду «я».

      После окончания занятия у Хартли зазвонил мобильный, так что я, помахав ему на прощание, выехала из аудитории в одиночестве. Сверившись с картой для инвалидов, я направилась в Общую столовую, самую большую в кампусе, построенную еще в 30-х годах прошлого века и рассчитанную на весь колледж. Я медленно вкатилась в заполненный студентами зал, напоминавший пещеру, и увидела ряды деревянных столов, которых было явно больше сотни.

      Приложив свою карточку к электронному замку, я стала наблюдать за людским потоком, чтобы понять, куда двигаться дальше.

      Студенты шли мимо меня в направлении одной из стен, а я петляла в своем кресле между столами к некоему подобию очереди. Продвигаясь вперед и одновременно пытаясь прочитать меню, написанное мелом на доске, я случайно врезалась в стоявшую передо мной студентку. Девушка быстро развернулась и с раздраженным видом хотела было что-то сказать, но, стоило ей увидеть меня, как она переменилась в лице и пробормотала:

      – Извини.

      Я почувствовала, что краснею. Словно эхо, я произнесла:

      – Извини.

      И вообще, почему она извиняется? Это же я влетела в нее.

      Вот уж странно: девять из десяти человек, в которых я врезаюсь (или на которых наезжаю), извиняются. Мало того, что я не понимаю, отчего так происходит, – это еще и жутко бесит.

      С трудом я нашла конец очереди и тут же обнаружила, что у всех, кто стоит передо мной, в руках поднос и столовые приборы. Мне пришлось выкатиться из очереди, найти стопку подносов и снова встать в конец. Когда находишься в очереди, сидя в инвалидном кресле, все, что оказывается у тебя перед глазами, – это чужие задницы. Примерно так же мир выглядел для меня, когда мне было семь лет.

Хартли

      Честное слово, тот парень, что делал мне сэндвич, вряд ли мог бы шевелиться еще медленнее даже со связанными руками. Я стоял и ждал – лодыжка сломанной ноги пульсировала болью, а здоровая нога дрожала. Последний раз я ел вчера, и, когда мне наконец протянули тарелку, я был на грани обморока.

      Я сказал «спасибо», взял тарелку в правую руку, а правый костыль засунул под мышку. Я попытался пройти дальше со всем этим, но потерял равновесие и вынужден был опереться о стойку, чтобы не упасть. Костыль с громким стуком упал на пол. Единственная радость – сэндвич не последовал за костылем.

      – Эй, ты, калека! – позвал меня кто-то сзади.

      Я повернулся, но не сразу увидел Кори – я ожидал увидеть кого-то своего роста.

      – Каллахан! – сказал я. – Как тебе мой изящный маневр?

      Улыбнувшись, она взяла у меня тарелку