Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники. Максим Привезенцев

И тут я понял, зачем мы так страдали. На блюде красовался восхитительный портрет Тургуна Рузиевича Рузиева в халате. «Хороший портрет! – воскликнул он и мутно улыбнулся. – Очень хороший портрет. Местный мастер делал. У него в роду с семнадцатого века мастера. У вас таких нет. Персидская культура»…

      Все, теперь можно было спать. Лия постелила нам в барской спальне, на высокой кровати с золочеными спинками и балдахином. Такие кровати до той поры я видел только в музее, и с тех пор, на самом деле, видел только в музее. Мы утонули в перинах и забылись тяжелым сном…

      …Вся неделя в Коканде прошла в чаду глубокого полевого изучения мусульманской культуры. Тургун устроил мне встречу с муллой по обмену опытом, при этом представил меня молодым православным священником, только забыл предупредить. Получилось смешно.

      Мы ходили в махалля и общались со старейшинами. Старейшины рассказывали о великой силе традиции, хотели обратить нас в ислам и попрекали тем, что мы не женаты. Зачем мы сознались, я до сих пор не ведаю.

      На две ночи нас поселили в старинной медресе, в ту пору приспособленной под музей, и мы спали в полуоткрытом отсеке, отгороженном от внешнего мира красивой решеткой, представляя себе картины, которые разворачивались здесь в эпоху Кокандского ханства. Особенно странно было трахаться под утро почти на открытом воздухе, слушая звуки и вдыхая запахи просыпающегося азиатского города.

      Но самое главное, нас кормили. Тургун приезжал и вез нас на обед, плавно перетекающий в ужин. Когда и что он преподавал в своем пединституте, одному Аллаху известно. Он властвовал над этим городом, и этот город лежал у его ног. К концу недели нам трудно было ступить и шаг, чтоб нас не зазывали перекусить, попить чаю, поговорить о Коране. Каждый кокандец старше тридцати нас узнавал, и мы пользовались невероятной популярностью. При этом на Ксюшу изо всех сил мужики старались не глядеть плотоядно, получалось у них плохо, но мы высоко ценили их усилия.

      Через неделю стало ясно, что нужно валить, или конец всему. Ташкент – дом родной, еще пару месяцев мы там провели. У Тимура случился роман с Ксюшей, у меня – с Диной. Сеня грустил и страдал, но не подавал виду. Мы бесконечно курили траву, слушали музыку, плавно перетекали с одного флетарика на другой. Теперь больше жили у Тимура, познакомились даже с его отцом, он возил нас на Иссык-Куль на двух служебных тачках, было круто. Потом все-таки скатали в Долину, а оттуда уже, простившись с друзьями, рванули на север. В Магниторске нас ждал Даня Димент, мой днепропетровский товарищ, прекрасный художник, работавший в тамошнем кукольном театре. Лучшем в Европе, между прочим, к началу восьмидесятых годов.

      В Магнитогорске я устроился рабочим сцены, а Ксюша стала писать какие-то репризы для взрослых спектаклей. Главный режиссер этого театра считал себя учеником Вахтангова и хотел скрестить «Принцессу Турандот» с искусством кукольника. Получалась прикольно. В конце концов, Ксюша осталась при режиссере, а я вернулся