Шотландский ветер Лермонтова. Максим Привезенцев

через плечо, на распахнутые двери бальной залы. Там гремел вальс, и пары, черные с белым, кружились в танце. Громко стучали по паркетному полу каблуки; казалось, весь дом подпрыгивает на месте в такт музыке.

      Раз-два-три, раз-два-три…

      Тут в гостиную вошел растрепанный юноша в помятом сюртуке. Окинув комнату взглядом, он приметил Столыпина и с некоторым облегчением устремился к нему, на ходу воскликнув:

      – Монго! Так странно видеть тебя здесь, когда остальные танцуют!

      – А вот и наш жених, – шепнул Уварову Столыпин. – Легок на помине…

      Поднявшись с дивана, Монго повернулся к Лопухину и с улыбкой воскликнул:

      – Мой друг! Какая внезапная встреча!

      Они обнялись, но тут же разошлись – Столыпин по-прежнему курил и боялся испортить наряд приятеля.

      – А моя Катенька? – спросил Лопухин, отстранившись. – Танцует?

      – Все там, – кивнул Монго.

      Уваров тоже поднялся с дивана, решив, что сидеть неприлично.

      – С Мишелем? – уточнил Лопухин.

      Лицо его при этом заметно ожесточилось.

      – Послушай, – сказал Монго, снова улыбаясь, но уже не искренне, а вымученно, натужно. – Ну он ведь твой друг. Как и мой. И мы оба знаем, что он просто оберегает ее от других. Только и всего.

      Лопухин хотел сказать что-то еще, когда со стороны бальной залы послышались шаги. Все трое – и жених Сушковой, и Уваров с Монго – повернулись на звук и увидели Лермонтова, который вел Катеньку за руку прямиком к ее суженому.

      – А вот и вы, – сказал Лопухин, скользнув по товарищу недобрым взором.

      – Я тоже рад тебя видеть, – совершенно спокойно произнес Мишель.

      Лопухин от злости побледнел. Казалось, быть беде, но тут Катенька отпустила руку Мишеля и, сжав запястье жениха, взмолилась:

      – Поедем домой, милый мой, хороший! Мне нездоровится… надеюсь, просто усталость…

      Лопухин вздрогнул, недовольно, но с каплей жалости посмотрел на Сушкову и нехотя сказал:

      – Что ж, поедем… Господа.

      Он кивнул Монго, обжег враждебным взглядом Лермонтова и, ненадолго задержав взор на Уварове, решительно устремился к выходу. Катя висела у него на руке, точно платок, наспех повязанный вокруг запястья – безвольная и податливая, она даже не обернулась к кавалеру, развлекавшему ее весь вечер.

      Когда дверь за Лопухиным и Сушковой закрылась, Монго тихо спросил:

      – И стоит оно того, Мишель?

      – Увидишь, что будет, – с прежней невозмутимостью ответил Лермонтов.

      Он покосился в сторону Уварова и невозмутимо предложил:

      – Может, вместо этих пустых бесед, лучше представишь мне своего спутника? А то мне, право, неловко… как, надо думать, и ему.

      Монго устало вздохнул, покачал головой и сказал:

      – Это – Уваров, Петр Алексеевич, мой друг детства, а это – Лермонтов, Михаил Юрьевич…

      – Тоже друг, тоже детства, – с усмешкой вставил Мишель. – Но отчего-то до сих пор мы не знакомы.

      Он протянул Уварову свою руку, и тот ее охотно пожал. Кисть у Лермонтова была небольшая, с тонкими пальцами