Гавань. Юлия Бекенская

вроде расчлененного тела.

      Почти ослепший от песка, налезшего в глаза, он нетвердо поднялся.

      Эти глянули него, как на привидение, и поползли в кусты.

      Ни черта Ильич не понял, ничего не слышал, но знал одно: убираться отсюда надо как можно скорее.

      Дошкандыбал до коробки, глянул опасливо. Все на месте: тут тебе и кофе, и печенье буржуйское. Увидел, как кусты ходуном ходят: то ли выворачивало отморозков там, то ли припадок случился.

      Ничего не понял Ильич в безухой своей тишине.

      Присел на камень, дух перевести.

      И услышал.

      Да не ухом – ухо-то в кармане лежало, песком забитое.

      Как бы душой услышал, кому сказать – решили бы, что дед спятил.

      Будто бы плач: тихий, тоскливый.

      Будто бы от воды.

      И никого вокруг. Только камыш качается да чайка под небом летит.

      А плач не стихает – чуть не слезы на глаза наворачиваются.

      Неизвестно зачем достал из коробки печенье буржуйское, да на камень у воды положил. Что бы там ни плакало, что бы ни мерещилось, долг – он платежом красен.

      Взял коробку и потащился к Боцману на рандеву. На барже ребята рукастые, может, и «ухо» починят.

      Прочапал несколько шагов по песку – и слышит, плач будто и прекратился. Словно толкнул кто – обернулся Ильич.

      Все по-прежнему: вода рябит, чайка летит.

      А печенья на камне и нету.

***

      Боцман шуровал на камбузе. Николай наблюдал за ним из кубрика через раздаточное окошко.

      На камбузе гремело и лязгало. В царстве Ядвиги Боцман был медведем в посудной лавке: что-то ронял, чем-то шпарился, что-то рассыпал. Чайник, и тот не сдавался без боя – плевался, шипел и свистел.

      Звуки и сдержанный мат сообщали о ходе сражения. Хорошо, Ядвига не слышит – у себя сидит. И Кокос с ней, слава богу, иначе Боцман ему уши уже оттоптал бы со своей бегемотовой грацией.

      Наконец, в окошке показалась боцманские лапы с двумя кружками: алюминиевой – скромной такой, на пол-литра, и маленькой эмалированной с мухомором, словно похищенной из младшей группы детского сада. В кружках плескалась черная жижа.

      Боцман возник в кубрике, и тут же в помещении стало тесно. Плюхнулся на диванчик, от чего Коля на своей стороне приподнялся на пару вершков, водрузил кружки на стол. Коле, естественно, достались мухоморы, а Боцман стал сыпать в свою рафинад: раз кусок, два, три… на восьмом Николай сбился со счета.

      Пить такую патоку – это ж зубы сведет. Коля вообще без сахара пьет. Но тут уж у каждого свой вкус, как говорится.

      – Ща! – сказал Боцман, – у меня тут, – и метнулся к куртке, висевшей на гвозде возле двери.

      Зарылся в широкие карманы и извлек банку. На стол нес ее, как хоругвь, торжественно и вдохновенно. Водрузил перед собой и расплылся в счастливой улыбке:

      – Тетушка Борджиа подогнала. Уважает!..

      Под крышкой, в мутном рассоле, как в братской могиле, тесно сомкнули пупырчатые спины приговоренные огурцы.

      С хрустом