Гавань. Юлия Бекенская

метелки травы, торит тропинку из гавани прочь, в сторону улицы Благовещенской.

      Солнечные зайцы скачут по окнам. Один, неосторожный, прыгает в хрустальный шар, лежащий на подоконнике.

      Хозяйка, стоящая у окна, прикрывает глаза. Под веками свет, секундное головокружение.

      Предчувствие – что-то грядет. Трет виски, наваждение исчезает. В приемной – клиент, а значит, дело не ждет, божечки, опять работать…

      Перед тем как спрятаться за облака, солнце успевает залить мягким светом утоптанный двор, мазнуть ласковой кистью по носам и щечкам воспитанниц в белых пелеринах, и – прощальная шалость – забраться под очки мадам директрисы.

      Директриса щурится, сжимает губы, и пристыженное солнце исчезает за облаками.

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

      Вода в реке журчит, прохладна,

      И тень от гор ложится в поле,

      и гаснет в небе свет. И птицы

      уже летают в сновиденьях.

      А дворник с черными усами

      стоит всю ночь под воротами,

      и чешет грязными руками

      под грязной шапкой свой затылок.

      И в окнах слышен крик веселый

      и топот ног, и звон бутылок.

Даниил Хармс

      Корабль уродов, где твой штурвал и снасть,

      Я так боюсь упасть в морскую воду.

Борис Гребенщиков

      История и фортуна

Санкт-Петербург, 1907 год, весна

      По двору гимназии, высоко подбрасывая колени, спешил историк Данила Андреевич. Под любопытными взглядами воспитанниц переходил с неприличной рысцы на шаг, но и эта походка не добавляла ему благонравия. Даже сюртук надеть позабыл – манишка под суконным жилетом сбилась на бок.

      Директриса поджала губы.

      Страус облезлый, а не педагог. И эта его борода…

      Целый учебный год, собрав в кулак всю кротость, мадам Вагнер наблюдала, как бакенбарды историка робко, словно молодые побеги, тянутся по угреватым щекам в тщетной надежде сомкнуться с курчавым кустом на подбородке. И чем дальше, тем больше историк напоминал ей шарж на великого поэта.

      Учебный год почти кончился, а он все еще ходил в новичках. Не проявлял должного рвения на собраниях. Блеял козлом на молебнах.

      Конечно, воспитанницы вьют из него веревки.

      Директриса вздохнула. Наказание, а не педагог.

      Женская гимназия мадам Вагнер в начале Благовещенской улицы была единственным розовым зданием в округе, и взгляд на нежно-зефирную штукатурку заставлял мадам морщиться.

      Недовольство преобладало на ее восковом лице, таилось в опущенных углах темных губ, и на лбу – в обширных продольных морщинах.

      Несмываемый розовый позор вместо заказанного бежевого цвета. Было от чего заболеть мигренью.

      Изысканный, скромный беж по милости подрядчика превратился в поросячье недоразумение, которое Цирцелия Францевна ненавидела всей душой.

      Когда после ремонта сняли леса, было поздно. Целый год в этом бисквитном