После любви. Виктория Платова

их друг к другу, и это тоже разновидность пасьянса – хотя, в отличие от пасьянса Фатимы, мой никогда не сложится. Обломков так много, что ими можно было бы растапливать печь на протяжении нескольких дней, а то и недели. Если бы мы жили на севере. Но мы не живем на севере, от этого гипотетические поленья выглядят еще безнадежнее.

      – Не стоит, Саша́… Оставь это.

      – Я не могу… Не могу так этого оставить.

      – Оставь. Я сам их уничтожил. Сам.

      Слова Доминика настигают меня в тот самый момент, когда я безуспешно пытаюсь собрать лицо Девушки С Девятью Жизнями. Девушка – не марокканка. Европейкой ее тоже не назовешь: такого сумеречно-золотистого цвета кожи не существует в природе. Я была без ума от доски с Девушкой, я сфотографировала ее первой и первой же вложила в конверт с письмом для знаменитого галериста Алекса Гринблата. О предыдущих восьми жизнях Девушки мне неизвестно ничего, что касается девятой… Похоже, окончилась и она. Была насильно прервана.

      Прервана. Насильно.

      После чудовищного признания Доминика комната уже не кажется мне обычной комнатой при отеле. Она стала местом преступления, впору обклеивать вход в нее желтой лентой, снимать отпечатки, рыскать в поисках улик и вести пространные рассуждения о действиях серийного убийцы. Ничем не мотивированная жестокость, иррациональность мотива, вот что их отличает. От бойни, которая здесь произошла, мутит; от лужи, занимающей середину комнаты, тянет специфическим запахом крови, ее так много, что хватило бы не на девять – на девяносто девять жизней. А есть еще и другие жертвы. Девушку не воскресишь, и лучше не думать о ее последних минутах. И об ужасе, обрушившемся на ее сумеречно-золотистую кожу. Дополнительные подробности будут выяснены при вскрытии, но уже сейчас общая картина ясна: Доминик – убийца.

      Самый настоящий маньяк.

      – Зачем ты это сделал, Доминик? – прерывающимся голосом спрашиваю я.

      – Мне они надоели.

      Не слишком убедительно это прозвучало.

      – Но зачем нужно было разбивать их? Таким варварским способом…

      – Мне они надоели.

      – Хорошо… Если уж они тебе надоели, ты мог бы сделать так, чтобы они не попадались тебе на глаза.

      – Я должен был сослать их в багажный отсек? – У Доминика хватает сил отпускать сомнительные шуточки.

      – Не обязательно. В конце концов, я… Я могла бы их приютить.

      – Ты. А точнее – ты и твой дружок.

      Доминик совсем близко, он нависает надо мной подобно горе, пологой, покрытой чахлым кустарником. Гигантские буквы на склоне составляют не традиционное марокканское «АЛЛАХ РОДИНА КОРОЛЬ», совсем нет:

      «ТЫ. ТЫ. И ТВОЙ дружок».

      Еще мгновение – и он ударит меня наотмашь. Или того похуже. После произошедшего с Девушкой я уже ничему не удивлюсь.

      – Мой дружок. Отлично.

      – Да, да, да.

      – Вот что я скажу тебе: он мог бы стать и твоим дружком. Он мог бы многое для тебя сделать!

      – Да, да, да.

      – Он мог купить твою мазню. – Господи, неужели я сказала «мазня»? – Он отвалил бы тебе денег,