Путь к вершинам, или Джулиус. Дафна Дюморье

паровоз. Отец поднял Джулиуса на плечо и подсадил в ближайшую вагонетку и сам взобрался следом. Джулиус упал ничком на груду щебня. Они с отцом лежали рядом, прислушиваясь. Через несколько минут вагон сотрясся от резкого толчка – к составу прицепили паровоз.

      – Задерживаемся до полтретьего! – послышался голос.

      – Кто знает, уедем ли вообще? Да и все равно еще в Шатийоне досматривать будут.

      Голоса удалялись, становясь все неразборчивее.

      – Лежи тихо, – прошептал отец. – Рано или поздно поедем, надо ждать.

      Они попытались удобнее устроиться среди камней, но это были не просто камни, а острая щебенка. Минуты тянулись бесконечно, потом паровоз неожиданно запыхтел, вагоны дрогнули, кто-то громко прокричал какой-то приказ, и они поехали.

      Ярдов через триста остановились. Снова раздался свисток, потом все смолкло. Стояли минут двадцать.

      – Что случилось? – прошептал Джулиус.

      Отец не ответил, да и что он мог сказать? Вагоны дернулись, звякнули и возобновили движение. Ехали медленно, не набирая хода. Поминутно останавливались – пути впереди были перекрыты. Пошла мелкая морось, и стало холодно. Джулиус порадовался, что обмотался шалью, но дождь все равно затекал за шиворот. Прусские кордоны были еще впереди. Часа через два езды с поминутными остановками встали надолго, должно быть на станции, судя по отсветам фонарей и суете вокруг.

      Вдоль путей шли люди, один из них говорил резким возмущенным голосом:

      – А я говорю, мы уполномочены. Поезд следует в Дижон, через Орлеан. Да не можем мы ехать короткой дорогой, не дают нам.

      – Nix, nix-pass, passer[18], – ответил ему властный гортанный голос.

      – Прусский кордон, – прошептал отец, коснувшись плеча Джулиуса. – Наверное, мы в Шатийоне.

      – Что он говорит?

      – Что не пропустит нас.

      Сердце Джулиуса затрепыхалось, в горле встал ком. Неужели их отправят обратно и все начнется сначала? Париж, Орлеанский вокзал, церковь Сан-Сюльпис, а отца посадят в тюрьму. Голоса слышались совсем близко, говорившие шли мимо вагона, машинист спорил и упрашивал, пруссак отвечал на немецком.

      Шаги и гортанные голоса множились. Прошел час. Все ушли, кругом стало тихо, только дождь барабанил по крыше станции.

      – Папа, я есть хочу, – прохныкал Джулиус.

      Поль Леви дал ему сигарету.

      – Тише, малыш, попробуй поспать.

      Джулиус устал и проголодался, от него дурно пахло, ему было холодно, но сон не шел. Их могут обнаружить в любую минуту. Он смежил веки, и перед глазами тут же заплясали темные кляксы, как будто начинался кошмарный сон. Голова его клонилась все ниже, он задремал, готовый забыться тяжелым сном, но тут же резко проснулся – вдоль состава снова шел машинист, ворча и ругаясь вполголоса.

      – Ну наконец-то, – бормотал он своему спутнику. – Задержали вон на сколько, суматоху подняли! Эти прусские тупоголовые скоты слов нормальных не понимают. Ну наконец-то…

      Снова раздался свисток, из

18

Нельзя, нет проезда (искаж. фр.).