Метроном. Екатерина Полянская

anza>

      Да, я буду писать о них, потому что они – хрупки,

      Потому, что их мужество много больше, чем наше…

      Лёгкие крылышки, тонкие лепестки —

      Целый мир, что мудрее людей и старше.

      Буду писать, потому что без нас без всех

      Жизнь обойдётся, а вот без них – едва ли.

      Попросту треснут, расколются, как орех,

      Планы, амбиции, прочие «трали-вали».

      Потому, что когда не станет «своих» и «чужих»,

      И сквозь горький стыд и недоуменье

      Мы возвратимся, то снова увидим их.

      И разглядим вечность внутри мгновенья.

      Гдов

      Жизнь в городке замирает около трёх:

      Заперты церковь, столовая, магазин,

      Пусто на станции – ни поездов, ни дрезин,

      Сухо в стручках пощёлкивает горох

      У переезда, заброшенного так давно,

      Что даже шпалы замшели, как будто пни.

      В крепости козы уже не пасутся, но

      Просто лежат в дремотно-густой тени.

      Только в низине поблёскивает река,

      И осыпается медленный пыльный зной

      Между нездешним ужасом борщевика

      И лопухов беспамятностью земной.

      Только кузнечик, звоном наполнив слух,

      К детству уводит от горечи и тревог,

      Да над садами яблочный чистый дух

      Напоминает, что где-то ещё есть Бог.

      «Семь раз отрежь, один – отмерь…»

      Семь раз отрежь, один – отмерь,

      И нищету прими.

      Чем оправдаешься теперь

      Пред Богом и людьми?

      За пустоту, за суету,

      Словесный сор и прах,

      Мучительную немоту

      И неизбытый страх —

      Глухой и тёмный, как сорняк,

      За долгий сон души.

      …Лишь на столе слепой сквозняк

      Бумагами шуршит.

      Лишь в глубине двора – шаги,

      И призрачная дверь

      То грохнет выстрелом: «Беги!»,

      То тихо скрипнет: «Верь!».

      «Едва очнёшься, а уже – зима…»

      Едва очнёшься, а уже – зима:

      Бесснежный холод, как заточка, острый

      Покалывает вмёрзший в реку остров,

      И ангелов, и тёмные дома.

      Морозный ветер обрывает сны,

      Грохочет жестью, лязгает засовом.

      Имперские орлы, химеры, совы

      Так беззащитны и обнажены.

      И ты на остановке поутру

      Торчишь мишенью чёткой и печальной,

      Автобуса, как милости случайной,

      Ждёшь – не дождёшься, куришь на ветру.

      И жизнь, того гляди, перетечёт

      В увядших листьев шорох невесомый,

      В поспешные шаги и метронома

      Размеренно-неумолимый счёт.

      Диалог в пути

      – Воруют, – ответил Карамзин…

С. Д. Довлатов «Чемодан»

      – Держитесь, сударь! Снова – ямы.

      – Да…

      Лошадкам бы не покалечить ноги…

      – Вы, сударь, понимаете – дороги…

      Они у нас такие, как всегда.

      – Желаете ль понюшку табака?

      – Спасибо, но теперь не в моде это.

      Мы нынче, сударь, курим сигареты.

      А вы здоровы будьте – на века.

      – Ну, как в России? Всё воруют?

      – Да.

      Чиновники раздулись, будто жабы.

      – Всё та же наша древняя беда…

      – Но несопоставимые масштабы:

      Воруют страстно, яростно. Стыда

      Не знают вовсе. Что ни говори там,

      Все давешние воры-фавориты

      Пред этими – ну просто ерунда!

      – А что ж закон?

      – И, сударь мой! Закон!

      Вы знаете и сами: он – что дышло.

      Как повернёшь – вот так оно и вышло…

      Одни слова, словесный шум и звон.

      – Мужик-то не бунтует ли?

      – Народ

      Притих – больной, обманутый и нищий.

      Он эту землю так залил кровищей,

      Что пахари у нас наперечёт.

      – Ну, бабы ведь – рожают. Говорят,

      Царь Пётр однажды, всё-таки, заплакал

      Над павшими (хотя сажал ведь на кол

      И