Погоня за ветром. Олег Яковлев

факелов. Варлаам остановился у ворот, прижался спиной к тыну и прислушался.

      – Коффорили, принц Лео им так фелел, – узнал он знакомый голос скупердяя-немца.

      – И где ж они, люди сии?! А ну, отвечай, не ври! – раздался другой голос, недовольный и грубый.

      – Не снаю, Крикорий Фасильич!

      – Так, может, те пятки погреть огнём, чтоб вспомнил враз?

      – Нет, нет, фоефота! Я – не снаю! Ушли они. Наферное, что-то сапотосрили!

      – А как их звать?

      – Отин – Фарлаам, а трукой… – Немчин замялся. – Тьихон, кажется. Ну та, Тьихон.

      – Вот что, немчура поганая! Оставлю я у тя шестерых воев. Еже те двое вернутся, тотчас их похватают – и в поруб. А ты воев моих покуда схорони. И помни: княгиня Юрата твоих заслуг не забудет. Но еже… Еже ко Льву передашься, гляди у мя! Я тя из-под земли вытащу, змий!

      Тяжёлые сапоги с боднями[70] прогромыхали по ступеням крыльца. Варлаам, ни жив ни мёртв, застыл, прислонившись к тыну, и смотрел, как большой отряд оружных ратников выехал из ворот и медленно, шагом засеменил вдоль увоза в сторону княжеского дворца. Подождав ещё некоторое время, он опрометью бросился вниз к подолу. Возле торжища перевёл дух, огляделся, размашисто положил крест.

      «Придётся у Матрёны схорониться. Чай, не выдаст баба. А как дальше, видно будет», – стучала у него в голове единственная верная мысль.

      При виде знакомого дома на взлобке он снова прибавил шагу.

      Глава 5

      Над городом плыл тяжёлый колокольный перезвон. Стаи ворон и голубей закружились над колокольнями, взлетали выше, словно и не птицы то были, а души усопших прощались с земной жизнью, скрываясь в неведомой заоблачной выси.

      В церквах служили заупокойные молитвы, весь Холм замер, застыл, поражённый горестным известием о кончине своего благодетеля и основателя. И только в княжеском дворце кипела своя, тайная и явная, ни на мгновение не останавливающаяся жизнь.

      Дружинники Войшелга ещё с вечера, как стало ясно, что князь Даниил кончается, тихо обезоружили бояр и дружинников Льва и Мстислава. Не тронули лишь волынян князя Василька – даже дикие язычники, литвины, уважали этого честного, прямодушного старика.

      В тереме распоряжался боярин Григорий Васильевич, спешно вызванный княгиней Юратой из дальней Бакоты. Повсюду в переходах застыли вооружённые до зубов сторонники Шварна и его матери – звероподобные литовские ратники.

      В домовой княжеской церкви седой как лунь холмский епископ Иоанн, держа в руках золотой крест, обращался к стоявшим перед ним сыновьям умершего.

      – Поклянитесь, чада мои возлюбленные, что свято исполнять будете волю почившего родителя своего, что жить станете в мире, но не во вражде и не погубите в греховном ослеплении своём славу земли Галицкой и Холмской, кою оберегал от всякаго ворога отец ваш! – звенел с амвона торжественный голос святителя.

      Лев злобно посматривал на мачеху, которая, вся в чёрном, стояла вполоборота к нему и, время от времени опуская голову, быстро, как-то суматошно крестилась.

      «Она енту

70

Бодни – шпоры.